Он вслушивался в музыку и едва не пропустил момент, когда опять стал проваливаться в полудрему. «Нет, так не пойдёт», – подумал он. Лучше всего поставить какую-нибудь заунывную гадость, при первых нотах которой появляется желание скинуть маленького горластого садиста с тумбы прямо об стену. Впрочем, для этого его нужно научиться туда класть, а то он все время забирается под кровать, и выловить его оттуда спросонок – то ещё занятие.
Впрочем, вставать все равно придётся: сегодня на работу. Подумать только, раньше он проводил в офисе дни напролёт, а сейчас его тошнит от одной мысли куда-либо ехать. Будь на то его воля, он бы сократил эти выезды до одного раза в месяц, а то и отменил вовсе. К сожалению, его воля тут не при чём, требование начальства независимо ни от чего оставалось законом, в нынешние времена даже более суровым и не терпящим отступлений.
– Алиса, что у нас на пятницу? – промычал он из-под одеяла, и старик-Билли замолчал на полуслове.
Вместо него над кроватью поплыл глубокий женский голос, с выражением осведомившийся о его предпочтениях.
– Поменьше пафоса, – буркнул Илья, окончательно выдергивая себя из объятий Морфея.
Голос мгновенно изменился, помолодев лет на десять, и заискрился задорными нотками.
– Включи уже что-нибудь, – он, наконец, нащупал тапочки, которые, как обычно, ночью тоже закинул под кровать, и прошлепал в них умываться. Что за дурная привычка? От прочих давно избавился, а эта совсем ни в какую. Вслед ему заиграла легкая, весенняя музыка, мгновенно напомнившая о вчерашнем разговоре.
– Все киснешь? – в трубке раздался жизнерадостный голос Андрея.
Илья всегда удивлялся этой черте брата, но не завидовал ей: на свете нужны и вот такие серьёзные, обстоятельные люди, как он сам. Улыбка от уха до уха, сколько Илья себя помнил, липла на лицо Андрея в любых обстоятельствах. В тех же сферах, где ему, Илье, приходилось вращаться, с таким подходом к жизни продвинуться можно было не дальше секретаря. Он попытался представить брата на месте своего собеседника и пришёл к выводу, что Андрей улыбался так, будто знал какую-то сокровенную тайну о своем визави. Но не из рода страшных и порочащих доброе имя, а тех, которые приносят славу человека рассеянного и несобранного, в общем такого, которому никогда в жизни не достанется собственный кабинет. Вряд ли кому-то приятно подозревать, что на переговоры он пришёл в разных носках или шиворот навыворот надел рубашку.
Тем не менее Илья любил своего брата, хотя и старался не показывать своих чувств. Впрочем, если ему удавалось их скрывать таким же образом, каким он пытался демонстрировать бодрость духа, то немудрено, что Андрей все знал и беззастенчиво пользовался его расположением. Впрочем, он никогда не переходил определённых границ, и Илья был ему благодарен, хотя бывало и выходил из себя.
– У меня завтра встреча.
Это означало примерно следующее: «Какого хрена так поздно? Опять ты с какой-нибудь ерундой». Впрочем, чего бы ни значили эти слова, брат знал, что Илья его все равно выслушает.
– Продолжаешь по пятницам изображать из себя добросовестного болванчика, – сказал Андрей, и в его голосе послышались нотки сочувствия. – Ты же начальник, приносишь этим придуркам кучу денег. Мог бы и пореже мотаться пред их светлые очи. Сколько раз в месяц ты видишь собственных менеджеров?
– Это корпоративные правила! – Илья едва не вспылил, тем более обидно было из-за того, что брат вслух высказал его собственную мысль и коснулся уж и вовсе крамольных вещей: некоторых своих подчинённых Илья действительно не видел в лицо ни разу – жизнь на «удаленке» диктует свои законы. – Я…
– Да пофиг. Это ты живёшь в трёшке в центре, а не я.
Иногда Илья начинал сомневаться, что старший брат именно он. Вот и на этот раз его перебили, даже не дослушав, что ему хотелось сказать. Может, Андрей все-таки перегнул палку? Тут только Илья обратил внимание на последние слова брата.
– А трёшка тут при чем?
– Да не при чем. Просто лей эту бурду на чьи-нибудь другие головы. У тебя их хватает. Выдумали себе какие-то правила! Мир изменился, в курсе?
Они оба замолчали, но каждый по-своему. Илья был озадачен и немного смущен, а раздражение, испытываемое им в начале разговора, в конечном счёте сменилось в любопытством, к которому он обычно склонности не