релесть» свои коротко стриженные тонкие русые волосы. «Из окна, из окна видишь ты», – из двух бабушкиных шелковых платков соорудила подобие концертного платья-балахона. «Кто влюблен, кто влюблен, кто влюблен и всерьез», – на веках у меня цветут дефицитнейшие польские синие и зеленые тени. «Свою жизнь для тебя превратил в цветы», – и теперь я медленно вышагиваю по деревянной лестнице со второго дачного этажа на первый, и вместо микрофона у меня в руке – прыгалки. Под лестницей взрывается бешеными аплодисментами моя рассаженная на кухонные табуретки восторженная публика – бабушка и дедушка, молодые, – обоим нет еще и пятидесяти, загорелые и веселые, уставшие за выходной день на дачных грядках до полного изнеможения. «Ну ты хороша, Алла Борисовна!» – сквозь смех говорит дедушка. И я испытываю настоящее, дистиллированное, стопроцентное счастье – и это счастье вместе с рифмами Андрея Вознесенского и мелодией Раймонда Паулса со мной до сих пор.
