Властью своей он не злоупотреблял: строго соблюдал польскую конституцию и слыл правителем хотя и вспыльчивым, но честным и великодушным. Когда российский трон занял младший сын Павла Николай, Константин Павлович принял решение остаться в Польше навсегда. Назад, в «большую Россию», его уже не тянуло. Он обжился в Варшаве, ему здесь было уютно, к тому же, разойдясь со своей первой супругой, кобургской принцессой Юлианной, он женился на польской графине Жанетте Грудзинской, восхитительной красавице, которая была предана ему всей душой. Словом, Польша стала для великого князя второй родиной, а варшавский Бельведер – вотчиной, и он никуда не собирался отсюда уезжать.
Однако настали смутные времена, и все переменилось. Еще в конце двадцатых годов до Константина Павловича доходили тревожные слухи о том, что в Царстве Польском, Литве и Правобережной Украине создаются тайные масонские организации, готовящие военный мятеж с целью возвращения Польше государственной независимости. Слухи вызывали у великого князя раздражение, он им не верил. Какой мятеж? Польская провинция милостью Александра Первого получила такие права и свободы, каких не было в метрополии – петербургские свободолюбцы скрипели зубами от зависти, читая дарованную Царству Польскому конституцию. По твердому убеждению Константина Павловича, жаловаться полякам было совершенно не на что, жилось им сытно и спокойно. Ан нет – осенью 1830 года, на волне европейских революций, начались волнения и на берегах Вислы. Великий князь понял, что положение куда серьезнее, нежели он мог предполагать.
В подготовке восстания немалую роль сыграло католическое духовенство (вот и добубнились ксендзы, подумал Константин Павлович, стоя у окон дворца), а масла в огонь подлило известие о том, что русские и польские войска будут в скором времени брошены на подавление бельгийских повстанцев. В Бельгии творилось черт-те что: созданное пятнадцать лет назад Нидерландское королевство в одночасье разлетелось на куски. Вот тебе и Венский конгресс, вот тебе и Священный Союз народов… Нет теперь больше никакого Союза, одни бесполезные закорючки на гербовых бумагах, чья юридическая сила никого уже не волнует. Политическая утопия Александра рухнула, пережив своего создателя всего-то на пять лет. А коли так, то, по мнению Константина Павловича, ни к чему сейчас России вмешиваться в чужие дела – пусть французы с голландцами сами разбираются, что делать с мятежной периферией.
Мысли о Бельгии и новом европейском устройстве сразу выветрились из головы великого князя, когда промозглым ноябрьским утром к нему в Бельведерский дворец явился генерал Новосельцев, верный соратник со времен Заграничных походов, и с порога заявил:
– Дело плохо, ваше высочество. Волнения в войсках…
Этому Константин Павлович тоже не хотел верить. Он сам, лично, будучи еще в ранге командующего, выпестовал новую польскую армию, сделал ее образцовой. И что же – те, о ком он так заботился, повернут оружие против него, против России? Это не укладывалось в голове, и великий князь, исподлобья глянув на Новосельцева, недовольно буркнул:
– Померещилось, что ли?
– Никак нет, ваше высочество, – храбро ответил генерал (о вспыльчивом нраве сюзерена он знал не понаслышке, но дело было столь серьезно, что не до экивоков). – Имею сведения, что не сегодня завтра мятежники попытаются захватить резиденцию императорского наместника.
Захватить Бельведер? Константин Павлович фыркнул. Какой бред!
– Ты, Василий Панкратьевич, не выспался сегодня. Тут у нас, чай, не Франция.
– Так точно, не Франция, – ответил, не дрогнув, генерал. – Но бунтовать поляки умеют не хуже галлов.
– И что же ты предлагаешь?
– Объявить в Варшаве военное положение. Ввести в город дополнительные части и дать им приказ при малейших признаках беспорядков стрелять без промедления. Усилить сыскную деятельность. Установить личности заговорщиков и произвести аресты.
Меры были известные, и Новосельцев перечислял их без запинки. Константин Павлович слушал помощника с отрешенным лицом, а когда генерал умолк, вышел из-за стола и, засопев своим круглым, по-павловски вздернутым носом, произнес:
– На усобицу меня толкаешь? Хочешь, чтобы я подданных государевых в штыки? Нет уж! Никакой стрельбы не будет. Войска, какие есть, из Варшавы вывести сей же час.
– Ваше выс…
– Молчи! Бойни не допущу. Я с поляками пятнадцать лет душа в душу живу, их интересы отстаиваю. Не за что им на меня обиду держать, понял?
– Понял, ваше высочество, – выдавил Новосельцев. – Только есть у меня сведения…
– Вот что, Василий Панкратьевич, сильно смахивают твои сведения на провокацию. И смысл этой провокации в том, чтобы заставить нас сделать ход первыми – начать