И как было не сиять главному администратору Колымской филармонии Киму Лазаревичу Попову, – такого кадра завербовал! Да главное, и не в кадре этом, не в безвестном в кругах артистических Сурене Нодия, а в той, что сейчас спала, удобно устроив голову на его объемистом животе.
Жаннет!.. В огромной северной области, на территории которой могли бы разместиться десятка два Англий и многие сотни Люксембургов, большинство жителей никогда не видело такого чуда, а потому одно ее явление на сцене должно было обеспечить полный успех любой филармонической бригаде.
Ким Лазаревич сладко прищурился, на мгновение представив толпу оленеводов и рыбаков, торопящихся в сельский клуб, обгоняющих их мальчишек, изумленно-восторженные лица, аплодисменты… Жаннет!..
«У директора филармонии челюсть отвиснет. Пусть знает, однако недаром хлеб едим. Такую штучку оторвал! А ведь мог не пойти в Адлере на этот концертишко, на отдыхе же был, не в командировке. Но пошел – и вот она, награда – Жаннет!.. Едва выскочила на сцену – как током шибануло – к нам бы ее!..»
После концерта, благо бутылочка «Арарата» и пара лимонов в портфеле имелись, Ким Лазаревич сразу же направился степенным шагом за кулисы, отыскал лысоватого горбоносого Нодию и, с намеком постучав по портфелю, сообщил:
– Разговор есть. Деловой.
– Спасыба, дорогой, – понял жест Нодия, – нэ могу. К мамэ нада.
– Я главный администратор филармонии…
– Слущию.
– У вас отличный номер, но только здесь он совершенно никому не нужен.
– Как нэ нужэн? Сам видал, народ смотрыт, хлопаэт, – слегка обиделся Нодия.
– Да я не о том, как вас, извините, по отчеству?
– Сурэн Вахтангович.
– Вот-вот, Сурен Вахтангович, я к тому, что тут вашей Жаннет никого не удивишь. Сухуми – рукой подать, а там их целый питомник, сотни павианов этих.
– У мэня нэ павыан, мартышка у мэня. Нэпростая, благородная, голуболыцая називается, Сухуми такой нэт!
– Конечно, конечно, ваша не чета им, но, понимаете, все равно обезьяна. Хоть и дрессированная, но – дело привычное. А у нас их вообще никто и никогда не видел. Вы понимаете: никто не видел! Это же успех полный! Это же …
– Гдэ у вас?
– В Колымской филармонии …
– Полюсэ холода, да?
– Не так уж страшен этот полюс, как его расписывают, – повел наступление Ким Лазаревич, – да что мы тут за кулисами торчим. Пройдем куда-нибудь на скамеечку. Или в ресторане посидим, поговорим. Вы, вообще, как, это дело принимаете?..
– Прынимаю. Только подожды, дорогой, – он кивнул в сторону присмиревшей, а может, уставшей после выступления Жаннет, внимательно слушавшей их разговор. – Жянку в клэтку посадыть нада, кущить дать. Она тут останэтся.
«Apapaта», конечно же, не хватило. Добавляли в ресторане. Распалившийся Ким Лазаревич раз за разом повторял главные аргументы:
– Подъемные выплатим. Коэффициент семьдесят процентов, надбавки через полгода, командировочные у нас четыре пятьдесят… Да и успех, главное! Тебя, дорогой, там на руках носить будут!..
–А званиэ твоэй области эсть?
– Конечно eсть, есть! Заслуженный артист Заполярной Автономной Советской Социалистической Области! Как звучит, а?
– Хорошо звучыт. У нас тожи хорощо звучыт, но платыть многа нада, еще десять лэт нэ заработаю.
– А у нас бесплатно получишь. Если дела пойдут, директор тебе через пару сезонов звание пробьет.
– Хорощо, – призадумался вслух Нодия, – посоветоваться только нада. Как папа с мамой скажют…
Октябрь в Адлере – ещё лето. А здесь, на подлёте к северной столице, стюардесса пропела ласковым голосом: «Температура за бортом минус двадцать три градуса…»
– Как «мынус двадцать тры?!» – стряхнул с себя дрёму Сурен Вахтангович. – Можит, ощибаэтся?
– Пожалуй, нет, – улыбнулся Ким Лазаревич, – хотя, конечно, для середины октября многовато… Да ты не бойся, нас встретить должны, я же из Москвы звонил.
Сурен Вахтангович молча приник к иллюминатору и грустно покачал головой: внизу медленно плыла белая равнина, и лишь не замерзшая