– Храм открывается в десять, как все музеи Италии. Ещё часок, и сюда тоже набежит толпа туристов – ответил он, посмотрев на часы, и толкнул массивные двери.
Двери неожиданно поддались.
– Прошу – произнёс Виктор, указывая на вход.
Вера удивлённо улыбнулась в ответ и вскочила на ступеньку.
Они вошли в темноту. Свет слабо проникал внутрь через редкие круглые окошки, расположенные под готическими сводами потолка и удлиненные витражные арки на главной стене храма. Огромный зал был пуст.
– Похоже на картинную галерею – тихо прошептала Вера, осматривая фрески на стенах и потолке.
Они медленно продвигались к подсвеченной площадке, вглядываясь в полотна итальянской живописи. Огороженный алтарь заставил их остановиться. Мраморные ступени за цепочкой вели в широкую арку, внутри которой хранился главный шедевр храма.
Giovanni Bellini «Madonna col Bambino e santi»1 – прочитала Вера табличку рядом с картиной.
– Не знал, что ты говоришь по-итальянски.
– Я учила его ровно месяц – улыбнулась она – чтобы заказать кофе в местном ресторане.
– Отлично, значит мы не умрём с голода.
Они сели на скамью перед величественной картиной.
– Смотри – сказала она, указывая на исповедальню. – Всегда хотела это сделать.
– Что именно?
– Исповедаться как в кино. Ты же видел, как это делают католички? Сидят за деревянной решёткой в темноте, зная, что по ту сторону их слушает красивый молодой священник в малиновой бархатной рясе.
Не успев договорить, она вскочила и скрылась за занавеской. Присев на скамейку в маленькой комнатке, совершенно уверенная, что внутри никого, Вера начала свою исповедь. Продолжая воображать себя героиней фильма, она уставилась в деревянную решётку и изливала душу пустоте. Неожиданно раздался голос священника:
Ti ascolto, figlia mia2.
– Io non parlo italiano3 – испуганно ответила она. – Io voglio confessarmi4.
Ti ascolto, figlia mia5 – повторил священник.
– Я люблю женатого мужчину. Он сидит в первом ряду у алтаря. Мой грех в том, что я очень счастлива – затараторила она на одном дыхании.
Священник ответил ей что-то. Услышав итальянское «Dio», что значит «Бог», она, желая поскорее закончить признание, решила, что он произнёс «ступай с Богом» и выбежала, с облегчением выдохнув.
Она не могла понять, была ли это настоящая исповедь, засчиталось ли признание на небесах и было ли дано прощение. А может ли вообще быть дано прощение за сказанное ею вслух? Она на минуту задумалась и решила не анализировать случившееся, а принять спонтанную исповедь за подарок свыше, за настоящее освобождение от грехов. Она бежала вприпрыжку, окрылённая, довольная собой. Она бежала к нему. Ей будто развязали руки, дали разрешение на счастье и благословение на тайные отношения. Она прыгнула к нему на колени, крепко обняла и поцеловала в губы. Он спокойно улыбнулся в ответ.
Выйдя из храма, он предложил зайти в ресторан. Ей же хотелось утонуть в его объятиях и безостановочно целоваться.
Ожидание заказа в ресторане сведёт меня с ума – подумала она, потянув его за руку в сторону гостиницы.
– Давай зайдём на местный рынок, купим устриц и устроимся на балконе. Ты же знаешь, я не равнодушна к писку моллюсков на твоём языке. Если начну отнимать их прилюдно, боюсь, наш обед закончится скандалом.
Она не могла выдержать даже самую короткую трапезу, чтобы не прильнуть к нему с поцелуем. Ничего так сильно не разжигало её аппетит, как еда, которую собирался проглотить он. Её накрывала ревность, когда он наслаждался обедом или ужином. Она вынимала куски из его рук, облизывала пальцы, а потом впивалась в губы, отнимая всё, что он успевал донести до рта. Она ревновала к его же собственному чувству удовлетворения. Она была страшно голодна, но не до еды, а до него. Они целовались за завтраком, обедом и ужином. Стоило ему открыть рот, и её язык попадал туда быстрее утреннего омлета или тоста с джемом. В обеденном меню обычно числились поцелуи с хрустящими листьями салата и мягким авокадо, а вечерами они задыхались от пузырей шипящего во рту шампанского. Лишь горечь кофе обоими проглатывалась единолично. Крепкий вкус ненадолго отрезвлял рассудок, разделяя чашки, однако предвкушение жжёного аромата быстро возвращало их в объятия друг друга к любимым терпким губам.
– Хорошо, хулиганка, пойдём в гостиницу. Местные вряд ли оценят твои выходки на площади перед храмом – засмеялся он.
– Боишься депортации? – подтрунивала она.
– Я боюсь только своих чувств к тебе, разбойница.
Он часто называл её хулиганкой или разбойницей, а её имя произносил только в особые минуты чувственных переживаний. Ведь она всегда была его Верой, верой во всех смыслах.
Вера же никогда не произносила его имени,