…Так души смотрят с высоты На ими брошенное тело!..
Степан Фёдорович Соловьёв поднялся по ступенькам просторного холла управления и протянул прапорщику паспорт. Стоявший на расслабленных ногах прапорщик взял, среди бумажек на столе выбрал заказанный пропуск – и вдруг зацепился взглядом за широкую, в две ладони, орденскую колодку Соловьёва и распрямился:
– Проходите, пожалуйста! – козырнул он. – А что в такую рань, товарищ полковник? Не спится?
– Бывший полковник, знаете ли… старая привычка, я уже много лет встаю рано… И акклиматизация даёт о себе знать, с Москвой всё же семь часов разница…
– А бывших у нас не бывает, товарищ полковник! – сказал прапорщик и заулыбался. – А по поводу акклиматизации, конечно, знаю, сам летал, а потом мучился!.. Проходите.
Степан Фёдорович посмотрел на прапорщика, поблагодарил и пошёл налево к лифту: «Разговорчивый! Застоялся! Небось за всю ночь ни с кем словом не перекинулся!»
Вчера вечером полковник Соловьёв прилетел из Москвы по приглашению Совета ветеранов на празднование семидесятилетия Хабаровского краевого управления КГБ. У самого трапа его торжественно, с цветами встретили молодые сотрудники. В гостиничном номере Степан Фёдорович только-только успел разложить немногочисленные вещи и ополоснуть лицо, как зазвонил телефон. «Литерный, что ли? – Он усмехнулся. – Да нет, меня-то чего слушать, тем более одного?»
Он снял трубку:
– Слушаю!
– Степан Фёдорович, извините за беспокойство, я подумал, что минут пятнадцати – двадцати вам хватит, чтобы распаковаться и привести себя в порядок. Вы потом могли уйти в город, вы же местный, хабаровский, поэтому я решился вас побеспокоить! – Голос в трубке был молодой и очень громкий.
– Хорошо, хорошо, – Степан Фёдорович немного отстранился, – беспокойте! Только представьтесь!
– Ой, извините, это я только что встречал вас в аэропорту, я Евгений Мальцев, лысеватенький такой…
Степан Фёдорович вспомнил, что среди встречавших был один такой – разговорчивый и весёлый.
– Слушаю, Евгений… как вас по отчеству?
– Да можно просто Женя!
– Слушаю вас, «просто Женя»! – Соловьёву стал нравиться задорный голос позвонившего.
– Степан Фёдорович, вы меня извините, когда мы ехали в машине и вы узнали, что я из Москвы, как-то разговор невольно перешёл на меня, и не очень удобно было…
– Помню, мне, хабаровчанину, стало любопытно, как ты, москвич, сюда забрался, в такую даль?
– Да! Так вот, мне неудобно было вас перебивать, а вы просили кое-что по архивам… Мы нашли. Так что, если вы не особенно устали, можно было бы посмотреть…
– Ты имеешь в виду прямо сейчас?
– Нет, сейчас, – в трубке замялись, – вы, наверное, хотите отдохнуть или прогуляться по городу…
Соловьёв не дал ему договорить:
– Да, Женя, ты правильно рассуждаешь, давай завтра! Я действительно немного устал, поэтому сегодня – мэй ёу фа́нцзы! Хорошо?
– Что? Как вы сказали?
Соловьёв на секунду задумался.
– Нет, нет, ничего! Давай завтра!
– Ну конечно, Степан Фёдорович! Тогда до завтра! Отдыхайте! Я вас утром побеспокою!
Соловьёв попрощался, положил трубку и повернулся к окну.
Окно его одноместного номера в гостинице «Центральная» выходило на площадь Ленина, он её помнил с детства ещё немощёной. С четвёртого этажа было хорошо видно, как, теснясь около плескавшегося струями нарядного фонтана, в мареве сгустившейся за день жары медленно гуляли, будто плавали, хабаровчане с детьми. Там же, рядом с большими стендами, увешанными фотографиями, сидели ленивые, разморённые солнцем фотографы с массивными аппаратами, свисавшими между колен толстыми чёрными объективами.
Номер был тесный и душный, но Соловьёв не стал открывать форточку, чтобы не налетели комары, а ещё хуже мошка, которая летом – так в Хабаровске было во все времена – не даст продыху. Только что был тяжёлый перелёт, целых восемь часов… и возраст – уже далеко за семьдесят… Стало побаливать сердце; Степан Фёдорович вынул из пакетика таблетки, которые положила ему жена, и не глядя сунул одну под язык.
Утром он проснулся рано, на часах было около пяти, он понял, что больше не заснёт, оделся и вышел.
Город ещё только розовел в рассветных лучах, солнце поднималось из-за спины, из-за здания гостиницы, поэтому дома напротив, через площадь: Высшая партийная школа и недавно построенная, облицованная белым мрамором городская больница – стояли наполовину закрытые тенью. Степан Фёдорович любил эти ранние часы, эту нежную, без озноба прохладу только что ушедшей ночи и это небо, синее и бесконечное.
Он