Всякий раз, чудом оставшись в живых, думал: «Значит, наверху считают, что я еще не все сделал и пригожусь здесь для чего-то хорошего». Заметил и другое: после каждого спасения жизнь делала поворот – будто менялась судьба…
И все-таки самое большое чудо в моей истории – что стал актером. Вопреки всему. Даже мама в меня не верила: я был для нее самым любимым, бесценным, но «крайненьким». До десятого класса на физкультуре и впрямь замыкал строй (вытянулся только в последнее школьное лето), да еще и рыжий, веснушчатый, невзрачный. Мне больше, чем кому-либо из одноклассников, нужна была поддержка, но мама, едва заговаривал об актерской профессии, сокрушалась: «Олеженька, ну что ты такое удумал? Какой из тебя артист?» За этими словами слышал продолжение: дескать, и внешность нужна другая, поавантажнее, и безусловный талант – а посему не стоит высовываться, чтобы не набить шишек, лучше получить диплом инженера и работать как все.
Об отце у меня всего два воспоминания – и оба горькие. Первое, когда он пьяный бьет маму, а я, пятилетний, не в силах это прекратить, кричу: «Папа, что ты делаешь?!» Видимо, побои стали для мамы последней каплей, потому что вскоре родители развелись. Второе воспоминание относится ко времени, когда мне уже четырнадцать. Я приехал в гости к бабушке и дедушке по отцовской линии, папа тоже был там. Мы сидели на диване и смотрели по телевизору какой-то черно-белый фильм. Молчали, поскольку сказать друг другу было нечего. В какой-то момент я заплакал – и понял, что отца тоже душат слезы. О чем плакал он, не знаю, а мое сердце разрывалось от боли и обиды: «Как же ты, папа, мог так бездарно спустить свою жизнь? Рядом с тобой сидит почти взрослый сын, которому ты ничего не дал и уже не сможешь дать…»
Сейчас я простил и отца, и его родителей, которые не помогли нам даже копейкой. А жили мы с мамой очень бедно: за ужином делили две сосиски на троих, чтобы накормить еще и кота; купить мне новые штаны, рубашку или ботинки не могли – приходилось донашивать за старшими приятелями.
В начале нулевых годов, когда уже несколько лет проработал на радио и мой голос был знаком половине Питера, начал сниматься, ездил на красивой машине и обзавелся редким по тем временам сотовым телефоном, позвонили с радиостанции: «Олег, тебя ищут родственники – оставили домашний номер». Ни папы, ни бабушки с дедушкой к тому времени не было в живых, о другой родне по линии отца я знал понаслышке. Помню, стоял в пробке у Летнего сада и минут пять колебался: звонить – не звонить. Делать этого абсолютно не хотелось, но как бывало не раз, побоялся: вдруг решат, что зазнался, зазвездил? Вдруг скажут: «Это он на радио такой душевный, а в жизни – полное г…, если от родственников отказался». В общем, смалодушничал и позвонил. Трубку взял брат отца, которого я если и видел, то во младенчестве:
– Олежка, привет! Это дядя Гена. Не был в Питере много лет, вот вернулся – надо бы встретиться. Живу в квартире бабушки и дедушки, так что адрес знаешь. Выпадет минутка, приезжай – посидим поговорим. Мы ж родня.
В голове пронеслось: «Откуда вернулся, понятно… Последняя информация – с какой-то шарашкой поехал на Байкал мыть золото – значит, сидел… Теперь, выходит, я зачем-то нужен – а когда мы с матерью голодали, где вы все были?» Ответил, однако, как воспитанный питерский мальчик:
– Да, дядь Ген, заеду как-нибудь. Телефон теперь есть – предварительно позвоню.
Нажимая «отбой», твердо знал, что не позвоню никогда. Такая обида душила…
Пару лет назад на хоккейном матче, в перерыве, кто-то сзади коснулся плеча:
– Олег, здорово!
Оборачиваюсь – мужчина средних лет, слегка навеселе, черты лица неуловимо знакомы. Спрашивает:
– Не узнаешь?
– А я тебя сразу узнал.
– Мой хороший, ну понятно, что сразу…
– Ты не так понял. Я твой двоюродный брат – Сашка, сын дяди Гены.
Пожали друг другу руки, выкурили по сигарете, и я сказал Сашке то, что не отважился когда-то сказать его отцу:
– Нам нет смысла налаживать отношения. У тебя своя жизнь, у меня своя.
Не знаю насколько искренне, но брат со мной согласился…
В школу я пошел в шесть лет. А поскольку маме, работавшей полный день экономистом на одном из питерских предприятий, нужно было знать, что сын после уроков не болтается неизвестно где, она отвела меня на прослушивание в Музучилище имени Мусоргского в класс скрипки. Идеального слуха, который необходим для сложного тонкого инструмента, я не продемонстрировал и был препровожден в эстрадный детский ансамбль «Радуга». Там тоже посетовали на проблемы со слухом, но благодаря маминому знакомству с руководителем взяли для заднего микрофончика – лишь бы ничего не портил. Такой вот – один из первых – привет комплексам, которые до сих пор