Как перезимовал разрушенный город, никто не знал – почти сразу после катастрофы дым от пожаров сменился плотным, липким непроглядным туманом. Он пришел после черного дыма и запаха гари, наступал, постепенно завоевывая территорию, из центра города к его окраинам, и утвердился на ней окончательно к первому снегу. Странный был этот туман, нехороший, словно живой – он четко знал, где его граница и не собирался нарушать ее. Да и сейчас, даже во мраке этой проклятой ночи в свете мощных прожекторов было хорошо видно – две крайние полосы вот они, чуть блестят от дождя, а дальше уже неизвестность. Часовому даже показалось, что он видит край этой мутной завесы, тихонько шевелящейся над асфальтом, там, где когда-то проходила разделительная полоса. Если еще осенью военные стояли в самом городе, оставив кольцо за спиной, то уже к началу зимы им пришлось убраться в область, оставив город и прекратив попытки узнать, что же в нем происходит. Ни одна из разведгрупп, ушедших в еще дымящиеся тогда руины, не вернулась назад. Полеты вертолетов также оказались бесполезными – повисшая над городом дымка густела на глазах и скоро стала непроглядной. Но город сразу дал понять людям, что он не умер, в нем остались жители, и жители эти оказались страшнее завесы, закрывшей город от посторонних глаз.
Часовой повернулся, пошел назад, и, пройдя заданный маршрут, прислушался. Начальник караула, и его помощник проверяли посты каждые полчаса, и надо было использовать оставшееся до их прихода время, чтобы хоть немного передохнуть. Часовой привалился спиной к мокрой стене, закрыл глаза. Что толку вглядываться в темноту, кого он там увидит? Все, кто пытался выбраться из города, давно повернули назад и исчезли в его руинах, или гниют теперь недалеко от кольцевой в развалинах домов. А тех, кто «навещает» людей оттуда, из мрака и дождя, увидеть невозможно. Он сам слышал, как рассказывал боец, ставший свидетелем дезертирства одного из караульных: «Он просто перешел дорогу. Сам, его никто не заставлял. Перешел, и больше мы его не видели». Вот так, просто перейти дорогу. Интересно, что заставило его сделать? «Я бы ни за что не согласился!» – часовой даже поежился под тяжелой от воды накидкой, представив себя идущим по разрушенному городу. Потом отставил автомат в сторону и вытащил из кармана пачку сигарет. Курить на посту, конечно, запрещалось, но надо же было как-то скоротать эту длинную ночь. Часовой щелкнул зажигалкой, затянулся и присел на корточки. Как же хорошо, как мало надо человеку для счастья! Сейчас бы домой, в тепло! Но при мыслях о доме человек сразу поморщился, а мысли побежали самые грустные. «Отчим, зараза, все пьет, когда уже допьется, гад. Все из дома вынес, продал за бутылку. Мать болеет, врачи говорят, что уже не встанет, и сестра, дрянь, школу бросила, шляется где-то». Часовой курил уже без радости, просто, глотая дым, глушил тоскливые мысли. Они накатили незамедлительно, разбередив еще больше и без того ноющие, не желающие зарастать раны. Вся давно пережитая боль снова подняла голову, выползла из укрытия и приготовилась вцепиться отравленными клыками в ноющее сердце. Вдруг там, за углом, что-то тихонько шевельнулось в ночи, словно дунул ветерок и мягко коснулся лица. Часовой вскочил, бросил и торопливо затоптал недокуренную сигарету, схватил автомат. Но нет – все тихо, это явно не проверка. Начальник караула топает как слон, его издалека слышно – за время ночных бдений часовой научился слышать приближение начальства задолго до его появления в поле зрения. «Кошка, что ли? Показалось, черт, сигарету жалко! Еще час ждать придется» – часовой снова привалился к стене и закрыл глаза. И сразу почувствовал движение воздуха прямо перед собой – словно на входе в метро, где человека встречает теплый воздушный поток. Только сейчас он был ледяным, как в январскую ночь и острым, колючим. Холод застревал в горле, не давая воздуху проникнуть в легкие. Часовой попытался откашляться, но не смог и тогда, начиная трястись от холода и страха, приоткрыл глаза, но впереди была только тьма. Она оказалась гуще и мрачнее ночной, имела форму и говорила. «Я смогу помочь тебе, я знаю, как. Пойдем со мной, я верну тебя домой. Ты сейчас нужен там, твоей матери и сестре нужна помощь» – произносимые мраком слова возникали, из ниоткуда, словно рождались голове. «У тебя нет никого, кроме них, ты же не хочешь, чтобы с ними случилась беда?» – голос звучал ласково и убедительно, человек не мог заставить себя сопротивляться ему. «Что с ними случилось? Отчим что-то сделал с ней?» «Да, тебе надо спешить. Ты готов?» Нет, он не был готов откликнуться на призыв не принадлежащей миру людей твари, пришедшей, несомненно, с той стороны, из города, но она говорила такие важные для него слова… «Сейчас? Но как… Нет, я не могу, я должен оставаться здесь» – это была единственная попытка человека воспротивиться той силе, против которой не придумано еще оружия. «Ну и что? Разве твои близкие не дороги тебе? Смотри, я могу и передумать. Тогда у тебя не будет семьи и дома. Куда ты вернешься?» – голос чуть затих, мрак, словно отступил немного назад, и холод стал