Придурок. Даниил Таймуразович Чочиев

от дерьмо! Я опять ошпарил язык твоим чаем, мам, – недовольно сказал он. – Охренеть можно, я уже десять минут жду, пока он остынет.

      – Сейчас разбавлю, Марк, – ответила мать, внимательно глядя на сына, – следи, пожалуйста, за речью.

      Насупившись, он отодвинул свой чай и проговорил:

      – Ладно, всё, мне пора, а то опять опоздаю и этот придурок снова заставит писать объяснительную, а потом целых полчаса будет уверять меня в том, что дисциплина – это всё, и что без нее я ничего в жизни не добьюсь.

      Мать промолчала.

      Он быстро встал из-за стола, поднял лежавшую на полу сумку и направился в переднюю. Завязывая шнурки своих серых кроссовок, он думал о том, что вполне мог бы и сам молча разбавить чай холодной водой, – что это всего лишь чай и что настроение матери гораздо важнее таких мелочей. Марк старался понять, каким образом столь незначительный, совершенно не существенный ущерб, нанесенный его плоти кипятком, мог вызвать в нем гнев и недовольство, испортившие впоследствии настроение его матери. Обувшись, он накинул свою сумку на плечо, посмотрел в зеркало, несколькими корректирующими движениями правой руки внес кое-какие поправки в концепции клока торчащих вверх волос и, попрощавшись с мамой, вышел из дома.

      Во второй половине мая бывало уже довольно жарко. В дни, когда Марк опаздывал, – а сегодня как раз был именно такой день – у него не было возможности идти в университет пешком; он был вынужден добираться на общественном транспорте. К великому сожалению, трамваи, к которым Марк проявлял обычно терпимость, до университета не ходили, и ему приходилось ехать на маршрутке. Стоит ли пытаться описать, сколь лютой была та ненависть, которую он питал к маршруткам, – особенно в период с середины мая до начала октября, когда салоны их были сродни парилкам. Вы попадаете внутрь и ощущаете всем своим телом противную влагу спёртого, раскаленного воздуха, которым обречены дышать следующие пятнадцать минут вместе с остальными пассажирами, покрытыми испариной, стесненными недостатком пространства, сидящими на неудобных местах, плотно соприкасаясь друг с другом. Отвратительно. Оплатив проезд, Марк пробрался в конец салона, так как только там и осталось несколько свободных мест. Напротив него, уставившись в смартфон, в наушниках, сидел молодой человек; испарина на его лице отражала холодный свет экрана, по которому он время от времени проводил большим пальцем снизу вверх: вероятно, смотрел какую-нибудь ленту. Неосознанно Марк повернул голову, ища глазами в этом адски душном месте открытые окна. Вдруг он увидел, как одна тучная женщина лет пятидесяти, с красным лицом, закрывает одно из них – закрывает пятьдесят процентов всех открывающихся окон в маршрутке, если не считать тех, что находятся спереди (если кто-то не осведомлен, в маршрутках есть два передних места, расположенных на одном уровне с водительским, они отделены от основного пассажирского отсека, поэтому там гораздо комфортнее; к несчастью, эти места редко бывают свободны). «Ой, как сильно дует» – пробормотала она, глядя по сторонам. Из вежливости, конечно, никто ничего ей не сказал, но нет сомнений – многие пассажиры (и Марк тоже) сочли ее действие форменным преступлением и мысленно приписали этой персоне не один десяток очень выразительных, ярких определений. Решительно и громко Марк крикнул водителю, что на следующей остановке хочет сойти, он также хотел сказать женщине с красным лицом, что это из-за нее, но, сделав над собой огромное усилие, воздержался. Дальше он продолжал свой путь пешком.