Конечно, я узнала кто такая Жорж Санд. Французская писательница. Взяла в библиотеке ее книгу, «Консуэлло» называется. Скука смертная! Одни описания чего – либо занимают несколько листов. Такое впечатление, словно в маленькую каморку внесли гигантский шкаф. И человек в этой комнате уже не помещается. Но зато я узнала, что Жорж Санд первая из женщин, которая надела мужские брюки. И стала краситься. Мой папа говорит, что в девятнадцатом веке красились только женщины легкого поведения, а вот в двадцатом уже все без подкрашивания губ, на улицу не выйдут. У нас в классе многие красятся, тихонько, незаметно, чтобы «педы» не замечали. А то ведь они хай поднимут, такой что дым коромыслом.
Н-да, я оторвалась от темы.
– Разрешите представиться . Меня зовут Фекла. Не удивляйся, дневничок, экзотике. Такие чудаки мои родители, особенно папа. Они мне потом объяснили. «Надоели», – говорят всякие Кристины да Даши, хотелось чего-нибудь необычного, вот и назвали Феклой. А потом только допетрили, что это уж очень зачуханное имя. «Фекла-свекла» Оно, конечно, древнегреческое. Все слова, которые начинаются с буквы «Ф» греческие. И «Фекла» тоже. А я потом сама нашла себе имя, переименовалась во «Флексию». «Флексия» – это окончание слова. А я все люблю доводить до конца. И оно ко мне подходит. Правда, несколько длинновато. Но теперь-то уже привыкли все сокращать. И папа, и мама, все в классе зовут меня «Флек». По-американски.
Только родители иногда, раз в год по обещанию, родители зовут «Флексия». А если сердятся, то почему-то «Феоклисса».
НУ, вот. Я учусь в девятом «А» классе. Говорят, что способная, но учусь так себе «на четверки»
Не важно. Об этом, о классе своем, я потом расскажу, а сейчас скучно.
Дневник-то вести я решила вот с чего, с потрясающего события. Для кого-то оно может быть и не потрясающим, а меня оно пробрало. Подробнее объясню.
Я учусь еще в музыкалке, на хореографии. И на отчетном концерте мне надо было танцевать «Греческий танец» с ёжиками на ладонях. Ёжики – это шарики такие, тихонько их ударишь об пол, и они светятся.
Так вот, я не знала где эти ёжики продают, а папа сказал, что он знает: «Пошли на рынок!». Папу я люблю, но только дома. Ходить с ним на рынок, что я, малышка какая. Но пошла. Купили мы, значит, «ежиков».
– А теперь, – сказал папа, – раз мы тут, то надо живой рыбы купить. – Ушицы хочется.
Пошли. Нашли машину с цистерной. И усатый дядька, похожий на запорожца, сачком нам вынул из цистерны здоровенную рыбину. «Шаранчик», – сказал он. И папуля подтвердил: «Сазан».
И сунул сильную эту рыбью лопасть, живую в полиэтиленовый пакет. Пакет стал подпрыгивать в папиных руках. И папа почему-то стеснительно добавил к сказанному «запорожцем»:
– Шаранчиками у нас на Кубани, сазанов зовут.
Мой папа журналист, поэтому он все любит пояснять. И мама учительница-«пед», но не в нашей школе, в десятой – она тоже это любит.
Что-то у меня на сердце замерло. И я сказала папе: «Дай я загляну в пакет».
Заглянула. О, ужас!
Нет, все – таки люди-звери. Какие же они добрые, если вытащили из среды обитания этого «шаранчика». На воздух! Он же задыхается. Это ведь пытка для него.
– Пап, мы людоеды?– спросила я у топопко шагавшего отца.
Он понял вопрос и что-то хмыкнул.
– Ну, людоедам надо поймать человека, побороться с ним, захватить в плен и только потом его съесть. А тут безгласное существо. У рыбы такие грустные глаза, и мы ее съедим. Как хочешь, я этого «шаранчика» есть не буду. Кусок в горло не полезет.
– Но ведь едим же мы курятину, свинину. Это ведь тоже безвиныые животные, – возразил папа, – так природа устроена. На одной петрушке не проживешь, заболеешь, да и сил не будет.
– Да, но куры специально для еды выращиваются, – это я ему так говорю.
А он: «Какая им разница, для еды или не для еды, живые существа»
– Вон тигры в пустыне за косулями охотятся, там понятно, там соревнование. Имей длинные ноги, и убежишь!
Папа вздохнул, пакет в руках у него дернулся и упал на асфальт. Из него выскочил «Шаран» и заплясал у наших ног, оставляя мокрые пятна на асфальте. Половина чешуи, таких золотых денежек у него уже слетела. Где слетела? В той цистерне. Сачком рыбу так постоянно тискают, Короче, «Мы не рыбы, рыбы не мы»
–Пап, а ведь ты стихи писал о рыбах. Не помнишь?
– Я свои стихи два дня только помню, а потом забываю.
Он печально улыбнулся. И мне, кажется, мы сбавили ход.
Все же на душе было тяжело. А папанчик сказал: «Вот придет домой и надо будет скорее рыбину… того, а то она мучается»
Я это понимаю, но говорю: «А, может, мы ее в речку кинем. И что, что ты заплатил за нее триста рублей, зато, доброе дело сделаем, а, пап!
– Я тебя