Эх-эх-эх…
Или ох-ох-ох…
Или ух-ух-ух…
Хотя нет, ух-ух-ух, это уже не Федот, это уже сова какая-то получится…
А Федот…
А Федот уже не тот.
Да как ему быть тем, вы скажите, как ему быть тем, это ж сколько лет прошло, это ж сколько… уже и не помнит Федот, тогда еще на печках пахали и дровами лошадей топили, или… или наоборот… когда Федот был, а сейчас-то все переменилось, и еле тричество это, и еле визеры, и срам-фоны, и говорят, вышки там какие-то стоят, на которых пять Жэ, чего за Жэ такое, Федот даже думать не хочет…
Эх-эх-эх…
Мир уже не тот…
И Федот уже не тот.
На пятке у Федота заплатка, и бока поистерлись. Так-то Федот давно бы рассыпался в прах, истлел бы дочиста, если бы не…
Если бы…
Ч-ш-ш, про то никому ни слова…
Утром Федот за дровишками сходит, печку растопит, чтобы изба не отсырела, и чтобы самому не отсыреть, – хозяева на зиму в город уехали, можно и с чердака спуститься, теперь весь дом федотов до весны.
Последние листья облетают.
Федот поминает брата, был у него раньше брат, то ли правый, то ли левый, кто их там разберет, в роду у Федота правых-левых не бывает. А как поминать, Федот сколько живет, столько не знает, людям вроде чарку водки с кусочком хлебушка на окно ставят, а братец Федота не человек же был все-таки…
Вечереет.
Федот волнуется.
Сегодня вечером придет То.
То.
Если бы не То, Федота бы уже и не было вовсе. Хорошо, повезло Федоту, понравился То Федот, вот и живет Федот уже века и века…
То свою работу знает.
Хорошо знает.
И остальные все – несть им числа – с завистью смотрят на То, где им угнаться за То, вон как у То все ловко получается.
Вспыхивает пустота, взрывается мириадами искр.
Искры летят, складываются в частицы, загораются звезды, остывают планеты, кто-то подкарауливает кого-то в лесной чаще, вонзает клыки в зазевавшуюся жертву; куда-то несутся колесницы; экипаж подъезжает к замку осенней ночью, качается одинокий фонарь на ветру, кто-то стучит в ворота; – То удивительно ловко ведет мириады событий, не оступаясь ни на шаг.
То свою работу знает.
Еще как знает.
Ни у кого не получится так быстро и так сложно, как у То, ну да, на то То и То, это ж сколько учиться надо, чтобы стать, как То…
…что-то случается, сбивается отлаженный бешеный ритм, То оступается, путается, – экипаж одновременно подъезжает к воротам, и падает с моста; таинственный незнакомец, вечером выпавший из окна отеля, наутро снова заходит в холл и просит номер с видом на полнолуние.
Все замирают.
Не понимают, не верят себе, как То, почему То, быть не может, чтобы То, не-ет, кто угодно – но не То…
А вот – То.
То еще пытается что-то исправить, – медленно, плавно, уже понимает, что быстро не получится – нет, снова путаются события, времена, даты, все того и гляди полетит кувырком…
Все перешептываются, ну что вы, ну а как вы хотели, где это видано, так гнать, так пахать, это ж никто не выдержит, а мы ему говорили… Ну а что ты хочешь, То, отдыхать тебе надо, То, не век же пахать…
То отступает.
Думает.
Почему я не могу вспомнить, как надо делать, думает То, почему, почему…
Эх-эх-эх…
Федот смотрит на То, что-то случилось с То, только То не скажет, что с ним случилось, отмахнется лениво, Федот все равно не поймет, где Федоту понять такие вещи сложные, как время, Федот разве что так понимает, что вот было вчера, а теперь сегодня, а потом завтра будет, или вот еще, было лето, а теперь осень, а там и зима, а наоборот не бывает, хотя теперь все бывает, вон, прошлая зима вообще без снега выдалась, вон оно как…
Что-то случилось, говорит То.
Что-то случилось.
Почему я не помню, говорит То.
Почему я не помню.
Помнил же, говорит То, помнил же, как ваять события, переплетать из между собой, а теперь как заклинило.
Так говорит То.
Сидят в теплом доме, пьют чай у печки. С вареньем из прошлогодних воспоминаний.
А что помнишь, спрашивает Федот.
То настораживается, задумывается.
А вот.
Глаз, говорит То.
Какой глаз?
Вот такой, говорит То, рисует глаз.
И еще сокол, говорит То.
И сокола рисует.
И еще круг и точка в нем, говорит То.
И рисует.
Так это солнце, говорит Федот.
То настораживается: ты что, знаешь?
Знаю, говорит