А это была среда. Совершенно обычная сентябрьская среда. Я бы даже сказала, что среда скорее летняя, потому что это был первый день осени. Погода подозрительно радовала, солнце светило, птички пели и люди на улице, казалось, счастливо улыбались друг другу. Хотя для нашего города это обычное дело: толпы восторженных туристов, в основном иностранцев, бродили по центральным улицам и не фотографировали разве что мусорные контейнеры. Правда, пару раз я видела и такое, но что я понимаю в современном искусстве и полете мысли? Не раз, и даже не десять раз, меня тоже просили присоединиться к фотографии, видимо решив, что я ничем не уступаю злополучным мусорным контейнерам и тоже достойна своего места в кадре. И приезжих можно было понять: и сейчас я не о контейнерах, дались они мне, в самом деле… Сейчас я о самом городе: сама живу в северной столице вот уже три года, а до сих пор не привыкла к местной красоте. И к улыбчивым туристам.
Но в тот день окружающая красота и даже погода меня не радовали: с самого утра я умудрилась в очередной раз поругаться с мужем, как следствие опоздать на работу (иногда мы слишком увлекаемся, забывая, что хорошо бы прекратить что-то вдохновенно внушать друг другу в семь ноль-ноль). Я вполне могла бы успеть, если бы в метро не произошла какая-то авария и мне не пришлось бы двигать с тремя пересадками. А до этого не сломалась моя машина – из-за нее я изначально и спустилась в метро. И, само собой, опоздала я сегодня совершенно не к месту, потому что не далее как вчера к нам прибыло начальство из Лондона.
К приезду дорогого Нормана Смита мы готовились чуть ли не месяц, а я готовилась больше остальных, потому что как раз и отвечала за всякого рода проверки. Возможно, меня бы и пронесло, и моего опоздания никто бы не заметил, не пролей я кофе прямо на рукав пиджака тучному дядьке в лифте. «За секунду до» у меня был выбор: вылить бурую жидкость на себя, или резко дернуть рукой, и как любой нормальный человек я инстинктивно выбрала второе. Если бы знала, что этот тучный тип и есть Норман Смит, облилась бы этим чертовым кофе с головы до пят. Узнала я это лишь через полчаса, и как следствие непродолжительного знакомства в лифте, Норману я совершенно не понравилась, хоть и считалась девушкой обаятельной и очень даже привлекательной. Но ему мое обаяние было побоку, как и прекрасный английский вкупе с улыбкой во все тридцать два. Норман Смит жалел свой дорогой пиджак, и дядьку можно было понять.
Дальше рабочий день тянулся без преувеличений целую вечность. Норман Смит при виде меня заливался краской от злости, я дергалась, все валилось из рук… я даже на обед сходить не рискнула. Побоялась.
Неудивительно, что после работы я загибалась от голода. И у входа в метро увидела его. Ларек с шавермой! Обычно я такое не ела, но после голодного дня ларек показался голубой мечтой, он светился и словно парил над землей! А как оттуда пахло? Я ощутил себя героиней дурацкой рекламы и с восторженной улыбкой понеслась вперед, за шавермой. Очередь меня не смутила, скорее раздражала медлительность всех, кто оказался впереди меня. Но я дождалась.
С восторгом ткнула пальцем в картинку и сказала:
– Две, пожалуйста.
Непонятная тень из глубины киоска кивнула, а я стала с нетерпением пританцовывать возле, предвкушая ужин в вагоне метро или по пути к нему. Вообще неважно, лишь бы наконец-то поесть и сгладить прошедший день.
– Девушка… – услышала я справа.
А потом еще раз:
– Деву-ушка.
С недоумением оглянулась, неуверенная, ко мне ли это обращаются. В паре шагов от меня стояла женщина и смотрела прямо на меня: сомнений, кого именно она звала, не осталось. Я ждала, когда она продолжит, но она молчала. Все смотрела, пронзительно так, цепко.
И я окинула ее ответным взглядом: старенький плащ, потертые ботики, которые явно носила еще ее бабушка. Или просто чья-то бабушка. В руках подобие сумки, на самом деле больше похоже на льняной мешок для продуктов, но не из тех, что модно носить сейчас, а старый и потрёпанный. Волосы убраны под платок, в глазах отсутствует блеск, под глазами залегли впечатляющие мешки. Уголки губ опущены. Весь ее вид говорил о недостатке, хотя грязной она не казалась. Скорее, очень несчастной, уставшей. Трудно сказать наверняка, что с ней было не так, впечатление она производила двоякое. Обычно в таких случаях я отворачивалась, памятуя о процветающем бизнесе вот таких вот бродяг и попрошаек, но после собственного крайне неудачного дня, внезапно прониклась сочувствием, женщина не походила на классическую попрошайку. И все продолжала на меня смотреть.
Не выдержав, я спросила:
– Что вы хотите?
– Я… – казалось, она удивлена тем, что я с ней заговорила, хотя она сама меня и позвала. – Ты не могла бы купить мне поесть, красавица?
Ответить я не успела, из киоска высунулся продавец, сунул