Мусоропровод
Там – бездушные машины,
рядом памятник-палач.
Стоэтажный дом мышиный,
испечённый быстро, вскачь.
Давят тесно века туфли,
догоняя моды писк.
Люд – выбрасывает рухлядь:
одеяла, старый диск,
рваные ботинки в мусор
и газетные клочки,
там – оскольчатые бусы,
тут – осколками очки.
Книги, кости и объедки,
рыбный потрох и мелки.
У лифтёрочной у клетки
запах жизненной реки.
«Осенняя пора в ударе…»
Осенняя пора в ударе,
и бешено листва горит.
Седьмые сутки тротуары
не просыхают от обид.
Таинственная незнакомка,
в плащ депрессивный облачась,
не принимает сердца ломки
как неотъемлемую часть.
Сошёл с ума от замыканья
фонарь слепой и провода,
меж нами мерят расстоянья,
не ошибаясь никогда.
«Зайду в кафе – не голоден, не сыт…»
Зайду в кафе – не голоден, не сыт.
За столиком открою жизни книгу.
Предложит мне душистый кофе, сыр
официант небрежный и ленивый
от суетного жала. Ветер свеж,
колоду листьев кружит. Ляжет карта.
Я чаевые в книгу жизни меж
страниц вложу и – доживу до завтра.
«Раструбы. Расстриги…»
Раструбы. Расстриги.
Возглас сожалений.
Живут гортани в разности
времён и поколений.
Пусть тайно в этой мантии
мы верим только темечком
дойдя до хи – романтики
по шелухе от семечек.
Кричите! Дуйте трубами!
Как можно больше голоса!
Расплатимся натурами
у самого у космоса.
За то, что утро белое
испачкалось рябиною
и жизнь сказалась беглою
острожницей наивною.
«Упала ниц в луга сухие…»
Упала ниц в луга сухие,
стянуло травами чело,
и подорожники глухие
мне не расскажут ничего.
Простёрты руки коромыслом,
и ёжится трава сильней.
Я наполняю душу смыслом,
и мчатся годы всё быстрей.
«Бумага странствий наготове…»
Бумага странствий наготове.
Осталось сесть и полететь.
А в небе снова непогода
мешает гелевую смесь.
Ты, право, веруешь не в чудо
но, разломив пирог судьбы,
находишь что-то от причуды
и говоришь не – «ты», а – «Вы».
Облокотившись на перила,
ты под диктовку, в такт грозы,
достанешь синие чернила
и плача комкаешь листы.
«То ли ветер, то ли мысли…»
То ли ветер, то ли мысли
нагоняли тучи в поле.
Кони ржали, тучи висли,
вечерело, но не боле.
По дороге вереницей —
трав усопших, пыль да смута.
Две вороны, две сестрицы
вслед кричали мне от жути.
Я иду не монотонно,
подгоняя себя думой:
шёпот, шелест, руки, лица.
Справа – речка, слева – кони.
До дождя б к тебе добраться,
рыщут тучи, свищет поле.
Нам бы только повидаться
и не боле, и не боле.
«Трясёт в удушливом вагоне…»
Трясёт в удушливом вагоне,
мелькают мимо огоньки.
Луна в златой блестит короне,
кивают звёзды-мотыльки.
Я еду причаститься слову
в долину синюю берёз.
Мой поезд мчится по уклону
под ритмы рваные колёс.
Мосты дрожат, от их натуги
вздохнуло эхо в вышине,
где рифма склеивает дуги
в невозмутимой простоте.
Лишь