Красным карандашом Ванин подчеркнул в донесении два последних предложения. Затем подошел к сейфу, достал из него несколько радиограмм, полученных за последний месяц от резидентуры в Германии, США и Швейцарии, содержание которых пересекалось с тем, о чем сообщал Рихтер, перечитал их и также отметил красным некоторые фрагменты.
В кабинет с дымящимся кофе вошел Валюшкин; стараясь не расплескать, поставил чашку перед Ваниным.
– Костину отправили? – не отрываясь от бумаг, спросил Ванин.
– Так точно.
– Утром, как появится, пусть сразу зайдет.
Валюшкин направился было к выходу, но на полпути замер и обернулся.
– Босый! – всплеснул он руками. – Да как же это вы босый-то сидите? Неделю, как из болезни – и опять?
– Ладно-ладно, иди, – отмахнулся Ванин.
– Как это иди? – не унимался Валюшкин. – Мне что же, опять вам горчичники клеить? Вон же сапоги стоят, каши ж не просят.
– Иди, Сергей, я сейчас обратно лягу.
Губы Ванина тронула невольная улыбка. Сам деревенский, он любил этот сельский говорок, которым грешил Валюшкин, родившийся на Вологодчине. Коренастый, крепко сбитый для тяжелой крестьянской работы, с простовато-грубыми чертами лица и маленькими серыми глазами, Ванин часто ловил себя на кажущейся неисполнимой мечте вновь оказаться в родном Капонино – в избе, на сеновале, на речке, – пройти по пыльной улице, потянуть за вожжи отцовскую гнедую кобылу…
– Подними меня ровно в семь, – сказал он Валюшкину. – Да сам вздремни.
Берлин, «Адлерхоф»,
16 мая
В последнее время ресторанные вечера в кабаре «Адлерхофа» нередко оборачивались офицерскими скандалами с привкусом фронтового отчаяния. Вот и теперь, спустившись в зал, Хартман увидел, как перебравший гауптман, что-то нечленораздельно рыча, одной рукой старался сорвать с головы повязку, а другой – схватить за шиворот не менее пьяного Джорджи, который слабо вырывался, заливаясь истерическим смехом. Столпившиеся вокруг военные пытались разобраться в конфликте, но только усугубляли его. Кто-то выхватил пистолет. Музыканты бросили играть. Официантки с визгом сбились поближе к выходу. Распалившийся гауптман подсунул в нос Джорджи окровавленные бинты и взревел более-менее внятно:
– Тыловая крыса! Вошь! Сука! Дайте мне пистолет – я пришибу эту мразь!
Из открывшейся раны хлынула кровь, и сцена обрела законченную гротесковость.
– Что встали? – шепотом рявкнул Хартман официанткам. – Успокойте гостей.
Девушки послушно кинулись к возбужденным военным.
Хартман щелкнул пальцами в сторону музыкантов и под умиротворяющие звуки «Лили Марлен»