Я люблю тебя, мой махаон,
оробевшее чудо бровастое…
«Приготовьте билетики». Баста.
Маханём!
Эти стихи Андрея Вознесенского, моего любимого поэта той поры, вертелись голове, бодрили и куражили… Так и не успев как следует испугаться, я попалась на глаза женщине в форме железнодорожника. Выслушав мою историю, она пригласила меня к себе в гости.
Уставив стол тарелками и блюдцами с едой, она принялась потчевать меня. Запомнились необыкновенно вкусные маринованные опята…
Моя спасительница отнеслась ко мне по-матерински: накормила, уложила в чистую постель, разбудила утром, дала бутербродов на дорогу, показала, где находится городской отдел народного образования.
Оказалось, что и день я умудрилась выбрать не тот. Приехав в пятницу и надеясь решить все дела одним днём, явившись в гороно в субботу, я не обнаружила там ни души. На моё счастье, одна живая душа всё же отыскалась. Дежурный инспектор предложила мне такой вариант: оставить заявление, ехать домой и ждать письма. Я так и сделала…
«В день, когда исполнилось мне семнадцать лет…» на самом деле, восемнадцать, именно в день рождения, тринадцатого сентября, пришёл на моё имя казённый пакет из Таштагола с выпиской из приказа о моём назначении учительницей начальных классов в Тельбесскую восьмилетнюю школу.
Где находится этот Тельбес, я понятия не имела…
Побросав в дерматиновый чемодан с металлическими наугольниками книги и два учительских наряда, которые успела сшить за те две недели, пока ждала приказа, вечером следующего дня я уже стояла на пороге учительского дома, в котором жил директор Тельбесской
восьмилетней школы. Пришла налегке: чемодан оставила в камере хранения на станции Мундыбаш. От Мундыбаша до Тельбеса восемь километров пешком, и нигде ни души – «только ветер гудит в проводах» – песня ветра сопровождает каждого идущего по дороге в Тельбес…
Директор школы, немолодой, как мне с испугу показалось, мужчина в тельняшке, сидел со своим приезжим другом за столом. Перед ними стояла огромная сковорода жареного мяса – ни картошки, ни морковки – одно мясо. Мне тогда всё показалось огромным: комната, печь, сковорода, бутыль с самогоном…
Директор пригласил меня к столу и налил стопку за знакомство…
Я пила горючую жидкость небольшими глотками не морщась, стараясь спокойно глядеть на мужчин поверх края стопки, – они уставились на меня с нескрываемым интересом…
Позже Николай Феоктистыч, так звали нашего директора, передавая первое впечатление от нашего знакомства, рассказывал в учительской: «Мы с Аркадием вышли на крыльцо покурить. Я спросил его:
-– Ты видел когда-нибудь, чтобы так пили неразведённый спирт?
-– Нет. А ты?… По-моему, она еврейка…
Друг сделал единственно правильный в подобной ситуации вывод – мог бы сказать «сумасшедшая» или ещё как-нибудь, но пощадил… видимо, слово «еврейка» означало для него принадлежность к непонятной, плохо изученной конгрегации…
А чего они ждали? Чтобы я сделалась вдруг красна, бледна, чтобы, схватившись за горло, стала таращиться на них выпученными, полными слёз глазами, чтобы я окосела после выпитой рюмки первача и пошла молоть чепуху? Нет, я пила спирт, как утреннюю росу, и коротко отвечала на их вопросы…
Через день директор где-то раздобыл лошадь и привёз со станции мой чемодан.
-– Надь, чего он у тебя такой тяжёлый-то? Там золото что ли? – шутил он, внося чемодан.
-– Да какое золото, Николай Феоктистыч! – рассмеялась я. – Книги.
Первые дни, пока не приискала подходящего жилья, пришлось пожить у Феоктистыча. Школа находилась рядом с учительским домом, к ней вёл узкий деревянный настил…
Ранним утром пятнадцатого числа осеннего месяца вересня, начинающего новый год по старославянскому календарю, с замирающим сердцем, зябко поёживаясь под тонким шерстяным платьем с гипюровой вставкой, стуча тонкими каблучками по доскам, уже покрытым изморозью, я спешила в школу, чтобы начать свой первый учебный год в новом для себя качестве. Учительница!
С чем ты идёшь к ним? – спрашивала я себя.
С книгами – с чем же ещё? Своего-то у меня пока что ничего ещё не было…
Мне дали класс-комплект: второй и четвертый – четыре