Более десяти лет уже г-жа Жадовская печатала свои стихотворения в разных московских изданиях: в «Московском городском листке», в «Московском сборнике», в «Москвитянине»[1]. Любители поэзии прочитывали их большею частию с удовольствием; но в публике имя г-жи Жадовской было весьма мало известно, всего более, вероятно, потому, что журналы, в которых она почти исключительно печатала свои произведения, не имели большого круга читателей. В последнее время г-жа Жадовская обратила на себя внимание публики замечательным романом «В стороне от большого света», помещенном в «Русском вестнике»[2], но о стихотворениях ее все-таки знали немногие. Теперь стихотворения эти, в довольно значительном числе (CXIX пьес), собраны автором и напечатаны отдельной книжкой. Не знаем, будут ли они иметь успех; вероятнее, что нет[3], потому что стихи г-жи Жадовской не имеют внешних достоинств, резко бросающихся в глаза. Но мы, нимало не задумываясь, решаемся причислить эту книжку стихотворений к лучшим явлениям нашей поэтической литературы последнего времени. Предполагая, что читателям нашим малоизвестны стихотворные произведения г-жи Жадовской, мы считаем себя вправе несколько распространиться о них.
Стих г-жи Жадовской, как сказали мы, не отличается внешней отделкой, так поражающей нас в произведениях новейших поэтов. Рифма часто изменяет ей, иногда выходят стихи неловкие, незвучные, отзывающиеся прозой. Но мы признаемся, что даже эти прозаические стихи ее нам нравятся и что именно многие из них произвели на нас сильное впечатление своей простотою и задушевностью. Задушевность, полная искренность чувства и спокойная простота его выражения – вот главные достоинства стихотворений г-жи Жадовской. Настроение чувств ее – грустное; главные мотивы ее – задумчивое созерцание природы, сознание одиночества в мире, воспоминание о былом, когда-то светлом, счастливом, но безвозвратно прошедшем. «Какие прекрасные предлоги для того, чтобы наговорить множество высокопарных фраз!» – думает читатель. Да, на эти неистощимые, хотя уже порядком исчерпанные темы, вероятно, много чувствительных вещей мог бы написать человек, не имеющий ни капли чувства, но читавший стишки и старинные романы или обучавшийся реторике. В особенности женщина, которая вздумает писать о своем одиночестве в мире, о былом счастье, о былой любви, – какие великолепные краски может найти она! То может она подниматься выше облака ходячего, утопать в эфире, одеваться лучами зари благодатной и милостиво появляться взорам смертных, как
Ангел дня, предвестник света,
Лик надежды, взор привета.
То может она опускаться до земли и, с глубоким сознанием своего бессилия, восхитительно жаловаться на то, что она слабое творение, сосуд, так сказать, скудельный. Или еще – может она вдруг явиться недоступной, холодной и гордой,
Уединиться в хладное величье,
В неумолимость душу заковать.
Или же – может представиться страстной до последних пределов возможности, ожидающею
…Поликара молодого
Со страстью пламенной в очах[4]
и при этом «благоухающею и трепещущею от упоенья и тоски». А какое разнообразие положений, какое бесчисленное множество оттенков и степеней может еще она придумать! И все это будет – надобно полагать – очень хорошо: сердца воспламенять будет!..
Но г-жа Жадовская не воспользовалась ни одним из этих благоприятных эффектов. Она сумела найти поэзию в своей душе, в своем чувстве и передать свои впечатления, мысли и ощущения совершенно просто и спокойно, как вещи очень обыкновенные, но дорогие ей лично. Это именно уважение к своим чувствам, без всякой претензии на возведение их в идеал всемирный, и составляет прелесть стихотворений г-жи Жадовской. Мы читаем и перечитываем их с тем же чувством, с каким смотрим на человека, скромно и со слезами на глазах показывающего нам медальон, письмо или заветный прощальный дар кого-нибудь, милого его сердцу. Между тем многие из других поэтов, рассказывающих о своих чувствах и помыслах, очень часто напоминают нам пышных богачей, самодовольно показывающих нам длинную галерею, набитую посредственными портретами их вымышленных предков.
Г-жа Жадовская дорожит своими грустными воспоминаниями, тяжелые чувства сердца действительно составляют для нее святыню, которую она боится осквернить напыщенной фразой, ложным эффектом. Она, очевидно, не хочет щеголять своей печалью
И гной душевных ран надменно выставлять
На диво черни простодушной[5].
Она скорее даже боится говорить о своих страданиях; она молчала бы о них, если бы могла, но сердце, против воли, рвется наружу, хочет высказаться. Именно сердце видно в каждом стихотворении г-жи Жадовской; в каждом стихотворении ясно, что оно не фраза, а чувство, что оно прожито, а не придумано. В создании почти каждого стихотворения