Лекции без кавычек я слушал и конспектировал двенадцать лет (техникум, институт); и это мне так обрыдло, что теперь, когда слышу слово «лекция», моя рука снимает пистолет с предохранителя. Такие тексты не публикуют, даже при отсутствии цензуры. Теперь мои тексты запрещают модераторы, как грубые, вульгарные, непристойные, скабрёзные, ранящие нежный слух сентиментальных книгофилов.
Но при жизни не были напечатаны И. Барков, А. Афанасьев, В. Высоцкий и др. В таком ряду отметиться в номинации «и др.» весьма почётно.
Мои племянники совершенно равнодушны к противоположному полу, не знакомятся, чтобы заняться ЭТИМ, хотя им уже под тридцать, о женитьбе и речи нет. Сутками смотрят в мониторы, планшеты и мерцающие экраны. Чувствуя, что правнуков не дождусь, решил вспомнить своё послевоенное детство и написать нарративы о том времени, об интим-курьёзах, об интим-героях того времени.
Сумрачно надеясь пробудить хоть какой интерес хоть у некоторых нынешних отроков к ЭТОМУ и внести посильный вклад в улучшении демографии.
В те годы на селе не стало мужчин, одни вдовы всех возрастов: доярки, свинарки, скотницы, жницы, полеводки, хлеборобки.
Вот и кончилась война,
И осталась я одна:
Я и лошадь, я и бык,
Я и баба, и мужик.
Отроки рано взрослели, приобретали первый опыт и становились мужчинами сразу по окончании школы: средней, а иногда и начальной.
Одинокие тётушки охотно инициировали их в мужчины: первый раз юноша должен заниматься ЭТИМ с женщиной, а не через рукоблудство, чтобы почувствовать разницу между натуральностью и паллиативом и закрепить это в голове.
Первые контакты тогда у нас на селе чаще бывали не на пуховой перине всю ночь, а кратко, спонтанно, случайно, на природе, в зарослях шиповника, в высокой траве, в лопухах, в крапиве, в хлеву, в сарае, на гумне, на задах, на сене, на соломе, на рогоже, на попоне, на мешках. И особенно в бане или на печи с дальними родственниками.
Об этом я, как летописец, и рассказываю в своих романах «О времени и о себе» и «Грации и грешники». Впрочем, мои рассказы несут не только назидательный и наставнический, но и развлекательно-познавательный смысл.
Зелёный горошек
Мне четыре года.
Старший брат Витя вместе с двоюродным братом Витей Конокиным собираются в ночь поворовать зелёный горошек с колхозного поля.
Наш колхоз «Заветы Ильича» очень беден: на трудодни колхозники не получают ничего, весь урожай до последнего зерна отправляем на полуторках в Мухтолово на элеваторы, сдаём в закрома Родины, школьники собирают даже колоски по жнивью, конечно, не для себя, а сдают в закрома; молоко с колхозной фермы везём на маслозавод, а нам возвращают обрат; то же и подсолнухи – мы отгружаем, нам возвращают жмых; колхозник работает бесплатно на государство, которое полностью присваивает его труд, а выживает колхозник исключительно за счёт придомного хозяйства: огород, живность, а это – тоже круглосуточная работа.
Моя бабушка Анна Голубкина (она из села Круглово, просватана за моего дедушку в четырнадцать лет; дед Иван уезжал на зиму в столицу на заработки, там простудился и помер в тридцать три года, успел прислать бабушке самовар и швейную машинку «Зингер», кои я храню в гараже на даче) встревает в приготовления двух Вить:
– Шурку-то возьмите.
Мы втроём выходим за околицу села, пересекаем пересохшее русло реки Нучи (приток реки Тёши) и по Саконскому оврагу (по вершине – так овраг называют сельчане) в потёмках подступаем к гороховому полю. Я ничего не вижу. Но Вити говорят: на поле нельзя, там конный объездчик-сторож. Возвращаемся без стручков.
Мне семь лет.
Старшие научают: поспел зелёный горошек на колхозном поле, можно нарвать в кармашек, пока пеший сторож ушёл на обед. Крадёмся с напарником по Саконской вершине. Вот уже можно сорвать стручок. Напарник шепчет:
– Сторож идёт.
– Где? – Я близорук.
Мы припустились прочь во весь дух. Я оказался проворнее, а напарника сторож догнал. Последствий не было, слишком малы, чтоб схлопотать срок по закону о трёх колосках.
Мне семнадцать лет.
Я в гостях у вдовы старшего брата Анны Фиростовой. Мне говорят: на том же поле снова посеяли горох. Идём с ровесником по Саконской вершине на дело. Никаких сторожей: ни конных, ни пеших. Срываю стручок, горох перезрел, пожевал, невкусно, сплюнул.
Мне сорок семь.
В гости проездом заглянул Витя Конокин: только что освободился, отбывал срок в Коми АССР за кражу