о их достоинстве, этот вопрос, который для некоторых кажется важным и спорным; но
второе издание этих стихотворений заставляет нас, против воли, нарушить слово. Чтобы не повторять уже сказанного нами так определительно и ясно и чтобы в самом деле не сделать важного вопроса из такого простого и очевидного дела, мы скажем только, что вторичное прочтение «Стихотворений г. Бенедиктова» не только не заставило нас переменить уже высказанного мнения, но еще более утвердило в нем
[1]. Да почему бы мы и переменили его? У г. Бенедиктова по-прежнему «сверкают веселья; любовь гнездится в ущельях сердец; дева вносится на горящей ладони в вихрь кружения; любовь блестит цветными огнями сердечного неба; чудная дева влечет
магнитными прелестями
железные сердца; солнце вонзает в дождевые капли пламя своего луча; искра души прихотливо подлетает к паре черненьких глаз и умильно посматривает в окна своей храмины; Матильда сидит на жеребце плотным усестом; могучею рукою вонзается сталь правды в шипучее сердце порока; морозный пар бесстрастного дыханья падает на пламя красоты»; и пр. и пр. Да, все эти выражения у г. Бенедиктова стоят по-прежнему, а мы по-прежнему думаем, что тот совсем не поэт, кто прибегает в своих стихах к подобным украшениям. Правда, мы заметили две значительные перемены или поправки, которые и выставляем здесь. Четыре стиха, напечатанные в первом издании так:
