Очерки жизни и избранные сочинения Александра Петровича Сумарокова, изданные Сергеем Глинкою… Части вторая и третья. В. Г. Белинский

уда[1]. С.Н. Глинка очень деятелен: он издает журнал – и притом какой превосходный журнал![2] Он издает биографии замечательных русских людей, пишет статьи обо всем; наконец, в качестве критика и историка, предъявляет нам, – говоря его любимым и многозначительным словом, – «Очерки жизни и избранные сочинения Александра Петровича Сумарокова». А что еще прежде-то, времена оны писывал С.Н. Глинка – ужас! И драмы, и лирические стихи, н историю России, и патриотические статьи…[3]

      Первая статья второй части содержит в себе неоспоримые доказательства, что новую русскую словесность Ломоносов и Сумароков изобрели оба вместе, а не кто-нибудь один из них. Тут же желающие могут найти и сильные опровержения несправедливой мысли, будто бы Сумароков с Ломоносовым были во вражде. Жаль только, что при этом случае г-ну Глинке заблагорассудилось не сказать ни слова об известном письме Ломоносова к Шувалову, письме, в котором выражается со стороны великого мужа столько презрения к Сумарокову…[4] В этой же любопытной статье предъявляется совершенно новое и оригинальное мнение, что «в оде Ломоносова более полета восторженного: а в первых лирических стихах Сумарокова более мягкости, не чуждой, однако, ни порыва, ни силы выражения поэтического». А вот и доказательство:

      Вперяясь в перемены стран,

      Взыграй, взыграй моя мне лира!

      И счастья шаткого обман,

      И несколько хотя исчисли

      Людей тщеславных праздны мысли,

      Тех смертных, коих праха нет.

      Которы в ярости мешались

      И только в книгах лишь остались

      По памяти ужасных бед.[5]

      Кто не согласится, что это и мягко и не чуждо ни порыва, ни силы выражения поэтического?..

      Впрочем, мы должны отказаться от удовольствия следить г-на Глинку шаг за шагом: это решительно невозможно. В этой второй части «Очерков жизни и сочинений Сумарокова» наговорено много хорошего о Сумарокове, но еще больше о предметах, не имеющих к Сумарокову никакого отношения, как-то: об Александре Македонском, о Гомере, Пиндаре, Анакреоне, Софокле, обо всех латинских поэтах, о некоторых итальянских, немецких, французских, английских, индийских, камчатских и, между прочим, о Байроне, что он в своих творениях не сказал ничего нового, а все повторял давно уже до него и чуть ли не Сумароковым сказанное… Ну как угоняться за таким Протеем, как не потеряться в таком разнообразии и множестве предметов, о которых с такою непостижимою легкостию трактует наш сочинитель?.. Вот почему от первой статьи второй части переходим прямо к первой главе третьей части,

      Сумароков знал Шекспира; отдавал справедливость красотам этого непостижимого чародея драматического; но в то же время, по духу тогдашней европейской словесности, почитал в нем то безобразным, что теперь почитается первым венком поэта британского; то есть: переход в его трагедиях от великана к карлу, от кедра к исопу. К драмам его можно применить то, чем Наполеон 1812 года «огромил быт европейский». «От великого до смешного, – сказал он, – один шаг». Это живая картина мишурного и превратного нашего света; это душа единственного Шекспирова гения.

      Весь этот отрывок мы выписали более для того, чтоб показать, каким волшебным орудием делается перо в руках г-на Глинки. «Наполеон огромил быт европейский»; – ново, оригинально и смело!