По поводу одного духовного концерта. Иван Аксаков

оронятся, большею частью, в нас же самих. Случай мелкий, по-видимому, но вдумываясь в него приходишь незаметно к выводам серьезным и крупным.

      В 8-м номере «Руси» помещена статья «Старого московского священнослужителя» по поводу духовного концерта в зале Благородного Российского Собрания 18 декабря. На этом концерте, как известно, пелась «обедня Чайковского», нашего знаменитого, талантливого композитора. Автор статьи был оскорблен в своем религиозном чувстве подобною, по его мнению, профанациею священного песнопения, которое православные христиане привыкли внимать не иначе как молитвенно, лишь в стенах храма, при совершении величайшего из таинств. Хороша или неудачна музыка Чайковского сама по себе, этой другой вопрос, но все же она прилажена к словам стихов и молитв, которые составляют одно живое, нераздельное целое со всей литургией, одно общее священнодействие. Понятно, что исполнение их не для верующих, а для публики, в бальной зале, за деньги, в обстановке светской, блестящей суеты, наравне с какими-нибудь оперными ариями, романсами или даже каскадными шансонетками, раздающимися иногда в тех же самых стенах на таковых же публичных концертах, не только могло, но и должно было показаться неуместным служителю алтаря, сколько-нибудь не недостойному своего звания, и подвигнуть в его душе вполне почтенную и законную ревность. Да и в нем ли одном?.. Справедливость, впрочем, обязывает нас откровенно сознаться, что мы, лично, вероятно не обратили бы на эту «концертную обедню» никакого внимания – до такой степени неуважение к народной святыне вошло у нас в общественный обычай и нравы. Но получивши статью, мы не сочли себя вправе отказать в ее напечатании. Мало того: мы с полною готовностью и предупредительностью отвели место этому выражению благочестивой скорби и доброго негодования. Мы хорошо знали, к прискорбию, что большая часть «органов русского общественного мнения» не допустит на своих столбцах появления подобного протеста, хотя бы и вполне сдержанного по форме; не допустит не столько по причине разномыслия, сколько ради боязни подвергнуться упреку в ретроградстве, «страха ради иудейска», в буквальном смысле этого слова. Помещение статьи в 8-м номере «Руси» вызвало, как и следовало ожидать, со стороны некоторых наших газет разные гневные выходки и глумления, уснащенные ссылками на «постное масло», «смердящую потухшую лампаду» и тому подобные, по мнению авторов, эмблемы святошества и набожности. Один из таких фельетонов, должно быть самый язвительный, был написан, сколько нам известно, именно «интеллигентным» иудеем… Так сему и быть надлежит…

      Немалым также побуждением напечатать статью «Старого священнослужителя» послужило для нас собственное воспоминание об одном общедоступном или народном духовном концерте, на котором мы сами присутствовали. Он происходил раннею холодною весною, в Москве, в Манеже; простого народа было тысяч не менее пяти; исполнялась не «обедня», а некоторые церковные песнопения, и из молитв употребляющихся при литургии, единственно «Отче наш». Когда запели молитву Господню, все эти пять тысяч человек встали и перекрестились как один человек, и во все время пения стояли с обнаженными головами. Интеллигенция, сидевшая в передних рядах, упрямилась, – не хотелось ей ни вставать, ни тем менее снимать теплые шапки; однако ж большая часть из нас почувствовала себя как-то неловко и последовала примеру народной толпы: остались сидеть только esprits forts, «либералы», и презрительно оглядывали вставших. Из народа же многие не садились и не накрывали голов во все продолжение концерта. – Конечно, не таково, как народной толпы, было поведение публики в зале Благородного Собрания при пении «Тебе поем» и «Иже Херувимы».