А самые ульи – утеха доброго Пахома, для которых созданы тут и липы, и хижина, и шиповник, пестрят площадку, поросшую жирной травой… Эту траву не хотел потерять Пахом и сказал своей дочери, Параше:
– Ну, ты, девонька, смотри! мы с тобой завтра чем свет поедем косить на пчельник. Ведь четыре версты! Я покошу, покошу, а ты граблей-то и поскребешь… Вон дело-то и пойдет ладно… Во как!
Сказав это, отец зашумел полушубком, повернулся к стене и заснул.
Параша проснулась рано. Отец уж пошел запрягать.
– Захвати кваску кувшинчик: ведь измаемся! – закричал он ей со двора.
Параша стала наливать квас.
– Вот постой, – сказала мать, – дай-ка я тряпочкой позаткну… Вот так! Хлеба возьми… огурчиков… не то постой, я те сама схожу нарву…
А Параше жутко было ехать на пчельник!
Дня два тому назад была в селе Кутаеве ярмарка, в день Казанской Божией Матери, как и всегда.
Много нашло народа со всех сторон: из Молчановки, из Печор, из Больших Вершин…
Когда отошла обедня, все вышли из церкви. Погода, сначала пасмурная, поразгулялась, а за ней и народ: кто на траву у паперти разлегся, краснеясь на солнце рубашкой; кто знай себе только сновал по самой ярмарке, где продавались смородина, пряники и орехи. Там продавец таких товаров, какими торгуют лукошники, устроил свою лавку под барским анбаром в тени, и толпа вымытых на этот раз детей теснится перед его тесемками и кушаками.
Простоволосая мордовка в ярко-ранжевом кафтане выставляет напоказ всем русским парням бесчисленные и хитро-заплетенные косички своего затылка, и парни не минуют стукнуть ее с любезностью кулаком, развалисто проходя мимо.
Между группами носится какой-то слуга, в белой жакетке, с лицом, похожим на портрет известного баснописца Лафонтена.
Пестрота, визг гоняющихся друг за другом детей, спор на телегах, обращенных в лавки, ржание лошадей, привязанных сзади телег, и мало ли что еще – Боже, как весело!..
Как не веселиться на таком торжестве мужику, целый год склоненному над работой?
Параша веселилась больше всех. Недаром же она надела толковые синеватые рукава, новый сарафан и повязала на голову алый, только в одном месте полинявший матерчатый платок, который еще четыре года тому назад подарил ей старый барин за ее детскую миловидность, когда встретил ее за садом стерегущую уток.
Да если б даже этот полинялый кончик не был спрятан ею со тщанием, если б вместо толковых рукавов у нее были затрапезные, все бы она была лучше всех на многолюдной ярмарке. Недаром же многие из деревенских молодцов потряхивались около нее молча или разговаривали с нею без всякой видимой нужды.
Когда она вместе с подругами подошла к тому месту, где так скромно плясал белобрысый мордвин в темной ситцевой рубашке, то плясун никак не мог не подлететь всякий раз в ее сторону и непременно топотал лаптями без всякого шума у ее ног, как бы признавая ее царицей ярмарки, и, с достоинством взглянув на нее, продолжал печально тарантить по земле, под свирель Покровского пастуха.
Сам Лафонтен-знаток совсем измарал себе панталоны, не уставая летать по грязи мимо колодезя, к которому она удалилась.
Оно и стоило измарать; особенно глаза ее были хороши: чорные, большие, подернутые много обещающей влагой. И напрасно винить крестьян в совершенном отсутствии вкуса относительно женской красоты.
Очень многие женатые люди, минуя ее белизну и румянец, столь ценимые в быту, где здоровье и крепость первое условие всего, говорили ей, кто с добродушием, кто с некоторой злобой:
– Э! эх, глазок! давно бы замуж пора.
– Ишь ты, – возражала Параша; – я еще во младых летах. Некуды спешить-то!
С такой-то красотой, возвышенной в этот день алым платком, стояла она около колодезя в длинной тени, которую бросала на лужайку церковь.
Кругом на землю полегли и посели другие девки, забавляясь орехами и ягодами.
У самого колодезя беспрестанно толпился народ – кто для того, чтобы утолить жажду, кто для того, чтоб толпиться там, где толпятся другие.
Скоро и Параше захотелось пить. Она взяла ковшик и зачерпнула из бадьи.
– Дай-ка и мне напиться, красная девушка, алый платочек! – раздалось вдруг над головой ее.
Она обернулась и протянула ковшик.
За нею стоял высокий белокурый парень в зеленоватой нанковой поддевке и красной рубашке.
Он снял шляпу, расправил кудри и, должно быть, нечаянно положив руку ей на плечо, стал с жадностью пить из ковша.
Потом сказал, взглянув на нее ласковым взглядом:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию