Здоровенный негр, наморщив лоб и вытаращив от старания глаза, ел куриные крылья из пластикового судка. Он жевал, не успевая прожевать, проглатывал, и было видно, что ему хорошо. Агния с удовольствием втянула в себя запах карри, но тут же рассердилась: «Эти люди умудряются и завтракать, и обедать, и ужинать на ходу». Уткнулась взглядом вниз.
Одинаковые коленки в одинаково тёмных штанах. Женщины здесь давно перестали носить юбки, их можно встретить лишь в деловой части Нью-Йорка.
А на полу в шеренгу – кроссовки или угги.
Две маленькие чернокожие девочки ссорились, мать гладила их кудрявые головки с нанизанными на волосы туземными бусинками. Девочки были в тёмных штанишках и уггах. Агния перевела глаза на годовалого младенца в коляске. Его ножки были обуты в такие же крошечные сапожки.
На остановке в вагон вплыли три шляпы. Под ними – скуластые лица. К таким шляпам и лицам полагались усы и гитары. Но усов не было вовсе, а гитара была только одна. И ещё две маленькие, почти детские гармошки. Зазвучал знаменитый припев на испанском: «Фелиз навидат, фелиз навидат…»
Эту песню в Нью-Йорке поют каждую зиму. Почти половина населения – выходцы из Латинской Америки. Их становится всё больше, и они берутся за все новые дела. Вот и пиццу давно уже пекут не итальянцы, а latinos.
«Мы хотим от всего сердца пожелать вам счастливого Рождества» – музыка заполняла ритмом пространство между людьми. Агния вместе с остальными невольно кивала в такт.
Почему-то вспомнился Новый год в четвёртом классе. Она была первая ученица, и её наградили билетом на Кремлёвский праздничный утренник. Там Агния, переминаясь с ноги на ногу и стесняясь отправиться на поиски туалета, два часа терпеливо ждала окончания скучного концерта среди таких же девочек в белых фартучках и думала о том, что, когда станет взрослой, будет одеваться не как все, а по-особенному.
Особенное имя у неё уже есть. «Как корабль назовёшь, так он и поплывёт», – любил повторять её отец. Он доверял пословицам и крылатым фразам, инструкциям и газетным передовицам. В метро он никогда не прислонялся к дверям, а «всю эту беллетристику» знал по вступительным статьям к произведениям советских писателей.
Мать, воспитательница в детском саду, назвала дочку в честь Агнии Барто. Стихи про зайку, мишку и бычка, которым нужна была срочная помощь, были в доме самыми любимыми. Маленькая Агния каждый раз плакала от жалости, но потом опять просила ей почитать исписанную детскими каракулями и разваленную в переплёте книжку.
На Новый год родители ставили в угол рядом с окном большую ёлку. В цинковое ведро опускали ствол, потом засыпали туда же картошку, для устойчивости привязывали ёлку к батарее, укрывали неопрятное ведро белой простынкой и доставали с антресолей ватного Деда Мороза.
Мешок в его руке был украшен большой яркой заплатой, потому что однажды Агния не утерпела и сделала то же, что и другие дети, ещё заставшие эпоху Дедов Морозов в шубе на вате, с пушистой бородой, с деревянным посохом в одной руке и объёмистым мешком из холстины в другой.
Она разре́зала мешок маникюрными ножницами и потом долго плакала от разочарования. Засунуть жёлтую, в стружках труху обратно никак не удавалось.
Её никто не ругал, родители почему-то смеялись, и потом мать сделала на мешке яркую заплатку. А Агния украсила мешок серебряным дождиком. Деда Мороза она простила, но с тех пор доверия к нему больше не было.
Ёлка каждый раз получалась нарядная и вкусная, потому что на ней висело много блестящих конфет и мандарины, которые мать покупала, по очереди меняясь с соседкой в предновогодней очереди за дефицитом.
Родители приходили с работы поздно, и в последний день старого года Агния до вечера оставалась одна.
Всё в доме наполнялось торжественной печалью, знакомые вещи и мебель застывали в тревожном ожидании. После трёх уже темнело. Сначала воздух становился тёмно-голубым, потом синим, потом почти чёрным. В окнах домов разноцветными огнями светились праздничные гирлянды, там уже суетились незнакомые люди.
Почему-то каждый раз было грустно. Агния ложилась рядом с ёлкой на жёлто-зелёный ковёр, гладила Деда Мороза, который так нехорошо обманул её в детстве, по красной шапке и шёпотом искала слова утешения для него и для себя. Уходящий год упирался, не желая становиться прошлым. Время становилось густым и вязким и каплями хвойной смолы минута за минутой медленно стекало с ёлочных лап.
Дед выглядел совсем уже дряхлым. Бумага на его шубе кое-где прорвалась, и из неё высовывалась такая же, как в мешке, пожелтевшая неопрятная вата.
…Маленький человек в большой шляпе и с гитарой в руках уже несколько раз задерживал взгляд на её коленях, видневшихся из-под юбки.
«Вот паразит! Они, эти