И. И. Панаев отводил фельетону важное место в журналистике. «Я люблю умную шутку, остроумное слово, – писал он, – я всегда с наслаждением читаю живой, игривый и колкий фельетон». Вместе с тем И. И. Панаев резко отзывался о тех фельетонистах, под пером которых «вся литература превращается в фельетон, добровольно отказывается от собственного высокого призвания и значения, от высокой цели искусства, когда она служит только одним пустым развлечением, одною забавою праздного любопытства».
Ежемесячное фельетонное обозрение Панаева обычно состояло из двух-трех фельетонов на различные современные темы, после которых печаталась текущая информация о петербургской жизни, шли заметки о заседаниях общества, выставках, театральных премьерах, концертах и т. д. При подготовке «Петербургской жизни» к отдельному изданию в 1860 г. все эти прибавления были сняты.
Фельетон «Петербургский литературный промышленник» из этого обозрения бичует известного издателя А. А. Краевского, который беспощадно эксплуатировал В. Г. Белинского и других литераторов.
– Э! помилуйте, какие литературные промышленники[2], – перебил я моего знакомого… (Мой предшествовавший с ним разговор не может быть интересен читателям, и потому я не сообщаю его). – Что вы разумеете под литературным промышленником? Все издатели газет и журналов, по-вашему, литературные промышленники, потому что все они рассчитывают на возможно большее число подписчиков и завлекают их перед подпиской различными заманчивыми объявлениями, разумеется, в надежде больших барышей. В каждом, самом идеальном литературном предприятии есть сторона материальная, промышленная, коммерческая…
– Я это очень хорошо знаю, – перебил меня мой знакомый, – я очень хорошо понимаю, что, может быть, самый честный издатель журнала или газеты, человек с благородными убеждениями, с умом, знаниями, желает получить небольшое вознаграждение за свой труд – это дело понятное; но такой господин не может назваться литературным промышленником, потому что он не загребает жар чужими руками, не обманывает и не обсчитывает своих талантливых сотрудников, не эксплуатирует ими.
– Поверьте, в настоящее время, – перебил я в свою очередь, – торговать чужим умом невозможно, даром теперь никто не работает, эти идеальные времена безвозвратно минули; теперь литературный труд оценяется недешево… Нет-с, теперь эксплуатировать не только талантливыми, но и бесталанными сотрудниками трудно…
– Тем лучше, – сказал мой знакомый, – но тем не менее литературные промышленники и эксплуататоры существовали и существуют, только теперь они обезоружены с прекращением журнальных монополий. В старые годы бывало не так; в старые годы мало совестливый журнальный монополист что хотел делал с своими сотрудниками, потому что от него им уйти было некуда…
Да вот я лучше передам вам некоторые материалы для биографии одного из таких монополистов – я его коротко знаю. Из этого вы увидите, что такое я разумею под литературным промышленником.
Я назову его хоть Петром Васильичем из скромности, потому что надобно же как-нибудь называть человека. Я познакомился с Петром Васильичем через год после приезда его в Петербург. Петр Васильич находился тогда на службе и пользовался уважением нескольких тупоумных господ, которые без уважения к кому бы то ни было существовать не могут… Эти господа говорили про него: «У! да какой он умница, какой ученый!.. Какую он, говорят, статью написал!». Петр Васильич, действительно, перевел с французского какую-то статейку о каком-то слабом французском философе и долго возился с ней, придавая ей огромное значение и читая ее своим знакомым, имевшим вес в литературе, которым он был представлен именно вследствие этой статейки. В ту эпоху еще литературные, поэтические и ученые репутации доставались у нас очень легко, так что вследствие своей переводной статейки Петр Васильич прослыл чуть не мудрецом. Надобно заметить, что этому немало способствовала наружность Петра Васильича. Выражение лица его было постоянно глубокомысленное, а густые брови несколько надвигались на большие глаза, в которых, казалось, так и сверкал ум. Наружность его была до того обманчива, что, признаюсь, в первые минуты моего знакомства с Петром Васильичем я был также уверен, что он человек глубокомысленный и ученый… Меня вводили в заблуждение именно эти чудно сверкавшие глаза и эта густая, оттенявшая их бровь… К тому же Петр Васильич по своей натуре принадлежал к так называемым медным лбам, которые этим лбом весьма удачно пробивают себе дорогу; он говорил отрывисто и резко, задумывался, покачивал строго головою, нередко значительно мычал, словом, имел что-то внушающее и действовал сильно, в особенности на прямые, открытые, но слабые характеры. Даже впоследствии, когда Петр Васильич совсем обнаружился, он внушал нечто вроде страха людям очень умным и образованным, но робким.
После своей переводной статейки, более или менее сблизившись с известными литераторами, Петр Васильич, делавшийся все смелее и смелее, уже пробовал сочинить статейку и назвал ее «Взгляд на Россию». В этом новом произведении своего пера он доказывал, что Россия – шестая часть света, не имеющая ничего общего с пятью