Так вот. Меня зовут Мэрлин Элизабет Уороби. Мой отец, Джеймс Уороби, родом из обнищавшей аристократической семьи, впрочем, не слишком знатной. Моя бабушка по отцовской линии была одной из младших дочерей виконта Холфорда, но я бы не стала утверждать это с уверенностью, а мои родители никогда не любили обсуждать подобные вопросы.
Мой отец был военным врачом большую часть своей сознательной жизни, а после ранения в ногу в возрасте 39 лет он вышел в отставку и открыл свой лечебный кабинет на Камден-стрит. Затем он женился на иммигрантке австро-венгерского происхождения Анне Ванграби. А еще через год появилась я. Мама иногда рассказывала, что она незаконная дочь венгерского герцога и актрисы, и жила при няньках и гувернантках в большом особняке, но в это верилось с трудом. Хотя в пользу этой теории говорило то, что мама владела 3 языками, помимо родного, умела танцевать придворные танцы, изучала историю, литературу и этикет. Моя мать питала особую слабость ко всему английскому, особенно к литературе, возможно, поэтому она устроилась работать в свободную библиотеку. Библиотекарем? Бросьте! Она мыла полы, чистила портьеры и стирала пыль по 14 часов в день.
Я поздний и потому крайне заласканный ребенок. Маме уже было за 30, когда она родила меня. Братьев и сестер у меня не было, и я росла в атмосфере безграничной родительской любви. Впрочем, мои родители, как и большинство жителей Лондона мало занимались детьми. На Камден-стрит стоимость аренды была крайне высока и, чтобы оплатить счета, моему отцу приходилось работать каждый день с раннего утра и до позднего вечера. Правда, со временем стало легче. Это связано с тем, что отец вовремя «подхватил волну» и стал специализироваться на венерических заболеваниях. Он часто говорил, что венерины болезни такой же бич Лондона, как холера. Цены он заламывал запредельные, но так как его пациенты были в основном богатые аристократы, мало кто жаловался. Тем же, кто выказывал недовольство, он строго говорил: «Я серьезный врач! И я же Вам не простуду лечить собираюсь!» или и вовсе предлагал идти на все 4 стороны.
В свое время, будучи 18-летним мальчишкой, он попал на фронт в Крымской войне, где был ассистентом врача в госпитале. Там же работало несколько женщин из команды знаменитой Флоренс Найтингейл. Как позже говорил мой отец, медицину он узнал из рук этих женщин. Именно тогда и сложились основные принципы его работы: чистота, порядок и знание. Он старался не пропускать ни одной медицинской заметки, постоянно выкраивал время, чтобы посетить ту или иную лекцию в медицинских школах. Отец не разрешал себе расслабляться. И в итоге это принесло свои плоды. Мы жили на Камден-стрит, в хорошем районе города, мы снимали две комнаты, одна из которых была его кабинетом, а вторая жилой. Я ходила в школу, а мама впоследствии ушла из библиотеки и могла позволить себе заниматься только домом, так хорошо стал зарабатывать папа.
Я росла в семье, которая постепенно врастала в средний класс. Другими словами, мы были из тех, кого нигде не считали своими. Недостаточно знатные и богатые для высшего света, мы были слишком образованы и обеспечены для рабочих слоев. И чересчур приличны, чтобы влиться в круг полусвета. К 18 годам, не имея среди знакомых ни одного молодого человека, способного жениться на мне, я стала понимать, что, скорее всего, останусь старой девой. Мы часто разговаривали на эту тему с мамой. Она была не так чопорно воспитана, как англичанки, и хоть интимные стороны жизни не подлежали обсуждению, с мамой можно было поговорить о любви и романтике. Она считала, что предназначение женщины быть женой и матерью, но не спешила убиваться из-за отсутствия у меня кавалеров, ведь сама она вышла замуж в 30.
Я была чуть выше среднего роста, с мягким и плавным телом, но по девичьи стройная. Своей груди я стеснялась, она была больше приличного, и я старалась ее скрыть. Впрочем, это было не сложно, современная мода играла мне на руку. Ноги у меня длинные и прямые, хотя вы ни за что об этом не догадались бы, увидев меня, так как платье все скрывало. Лицо, по маминому мнению, было похоже на свежую розу, но надо признать, на носу и щеках у меня проступали светлые веснушки. Аккуратные черты лица, глаза цвета шотландского виски, чувственные губы со слегка приподнятыми уголками, пшенично-белые волосы с золотым отливом, густые и непослушные, да темные брови вразлет. В детстве мама называла меня Русалочкой. Теплое воспоминание…
Я начала вести записи о своей жизни в 1897 году, который стал для меня знаковым. Именно тогда я стала понимать всю «правду жизни». Первым уроком стала заметка в газете из раздела светских хроник, где описывалась история некой высокородной дамы, которая после замужества попала в крайне затруднительную ситуацию. А именно, ее муж менее чем за год промотал приданое жены, заложил оба своих имения, забрал все ее украшения, а затем сбежал на материк с какой-то немолодой актрисой. Так женщина осталась без средств к существованию, одинокой, без возможности повторно выйти замуж или вернуться в лоно семьи. Впрочем, самое страшное было то, что автор статьи недвусмысленно намекал, что вина за все случившееся лежит именно на ней. «Она выбрала путь быть плохой женой. Судьба же показала ей, что это неверно».
Я долго размышляла на эту тему. Конечно, у меня не было такого приданого, но