Искореженный автомобиль замертво встал на дороге. В отдельно взятой точке пространства и времени осталась лишь груда чьей-то разрушенной судьбы…
Разумом Матушкин понимал, что оказывать помощь уже некому. Да и риск взрыва при таких столкновениях велик. Тем не менее, он подошел к расплющенному автомобилю. Через разбитое стекло увидел девушку и парня за рулем, вдавленных в сиденья «внутренностями» машины. Подушки безопасности были разорваны. Никто не подавал признаков жизни. Обоим было лет по двадцать, не больше. Такие молодые…
Движение встало. Матушкин механически подобрал перепачканную грязью книгу, выпавшую из разбитой машины и сиротливо лежавшую на асфальте. Общался с водителями, потом с сотрудниками полиции. Шофер, управлявший фурой, отделался ушибами и ссадинами.
Приехала скорая. К удивлению свидетелей происшествия, осмотрев виновника аварии и его спутницу, врачи всполошились. Вскоре две кареты помчались в сторону Москвы, терзая ночь светом проблесковых маячков и воем сирен.
Днем ранее Матушкин приобрел новый автомобиль. Добравшись до дачи, уставший, опустошенный, он бросил взгляд на багажник. В темноте светился устремленный вверх средний палец, нарисованный аэрографом. Матушкин заметил это «произведение» после аварии, выйдя из машины. «Живописцем», конечно же, был соседский Антон – вредоносный, бодливый, продувной мальчуган. Сучонок, подумал Матушкин…
Всю половозрелую жизнь Матушкин служил образчиком неуемного, всеядного ловеласа, невоздержанного и неразборчивого в связях. Романы, оскверненные браки, умеренная педофилия, потерянная девственность, разбитые сердца, скандалы, пиздюли и венерические болезни сопровождали его затянувшуюся бурную молодость. Повзрослев, он сделался аккуратнее, но едва ли остепенился. Склонность к простодушному, само собой разумеющемуся блядству вкупе с вниманием к алкогольным напиткам каким-то чудесным образом сочетались с очень хорошими мозгами, умением обходиться с людьми, прекрасным образованием и начитанностью, широким кругозором, изрядным трудолюбием, а также дополнялись отменным здоровьем. Распутство и сексоголизм не поставили крест на духовной, интеллектуальной и профессиональной жизни Матушкина, не разрушили его личность. Пороки придавали Матушкину определенный шарм, служили маркерами, родимыми пятнами его судьбы.
Матушкин не был обормотом и не был плохим человеком! Он никогда не поднимал на женщин руки. Более того, он не то чтобы бросал их, но покидал любя – с легким сожалением и даже грустью, чтобы отдаться новому увлечению, новому эротическому опыту, новой влюбленности…
Второй брак Матушкина распался из-за постоянных измен. Свободный художник, Матушкин сошелся с соседкой Милой и разрушил ее отношения с мужем. Впрочем, отношения эти и так дышали на ладан. «Разгневанный» супруг, которому Мила надоела хуже горькой полыни, до тошноты, уличил и, воспользовавшись случаем, с облегчением оставил семью. Двенадцатилетний сын Милы Антон в отместку гадил Матушкину. Багажник стал очередным напоминанием Антона о себе. До этого были дверная ручка, измазанная калом, наполненный клеем проем для ключа и прочие «житейские» пакости.
Утром следующего дня Матушкин прочитал, что молодой человек и девушка в тяжелейшем состоянии доставлены в один из медицинских центров столицы. На Киевке пациентов перехватил вертолет. Врачи борются за их жизни. Шансы на спасение оцениваются как минимальные. По информации медиков, молодой человек, находившийся за рулем, был трезв.
Трезв. Был трезв, повторял Матушкин. Машина шла уверенно. Да, скорость была очень высокой, не иначе под сто восемьдесят. Но шла уверенно. Она вылетела на встречную как-то странно, как-то осмысленно, намеренно, по собственной воле… Глупости, подумал Матушкин. Чушь! Может, что-то вышло из строя. Хотя вряд ли. Машина – серьезная. Может, парень заговорился, или просто устал и потерял концентрацию. Время было позднее. Может что-то на дороге. Случиться могло все что угодно. Погода была «нелетная», дорога опасной…
Сколько лет прошло? Около двадцати. В четверг двенадцатого сентября Матушкин направлялся привычным маршрутом на дачу. Проезжая место старой аварии на Киевке, он снова вспомнил двух молодых людей. Давнее происшествие привычно не отпускало.
Такое навязчивое «преследование» выглядело странным. В самом деле, обочины российских дорог усеяны надгробиями, установленными скорбящими родственниками и друзьями жертв. И ведь та драма была не единственной, виденной Матушкиным своими глазами.
Первого января ему исполнилось пятьдесят восемь. Он соприкасался со многими страданиями и смертями. Не массовыми, не «отвлеченными», не «статистическими» – каковыми страдания и смерти подчас воспринимаются на войне искалеченной психикой, но индивидуальными, единичными, а значит, какими-то абсолютными и, потому, особенно жестокими. Жестокими не в отношении всего рода людского, но в отношении конкретных его представителей. Наверное, эти люди тоже были