О нем говорит вся русская пресса.
И благодаря нескромности газет, мы знаем имя этой «прелестной маски».
Его зовут…
Тут мне вспоминается эпизод, приключившийся когда-то с петербургским литератором Z, который был не только известен писаньем доносов, но даже служил… «и хорошо служил», как говорит Хлестаков.[3]
В то время петербургские журналисты часто сходились в каком-то ресторанчике, носившем название «литературного».
Там же заседал всегда и один отставной генерал, большой любитель литераторов и литературы.
Однажды вечером генерал сидел в компании с литераторами, а за соседним столиком поместился в одиночестве Дзэт.
Дзэту давно хотелось познакомиться с генералом.
Он улучил минутку, чтобы ввязаться в разговор, и деликатненько вставил замечание:
– Позвольте сказать, ваше превосходительство, что в данном случае вы не совсем, ваше превосходительство, по моему мнению, правы…
Генерал «воззрился»:
– А с кем имею честь говорить, имени, отчества, фамилии вашей не знаю!
Дзэт вскочил, шаркнул ножкой и поспешил отрекомендоваться:
– Моя фамилия – Дзэт!
Генерал отступил на два шага, поднял руки и, трагически потрясая ими, воскликнул с ужасом:
– Не называйся!
Итак г. Литвина зовут С.К. Эфроном.
– Не называйся!
«Северо-Западное Слово»[4] сообщает, что этот г. Эфрон давно уже знаменит в Вильне.
Он занимался маклерством, продавал какие-то зверинцы.
Пытался сорвать где-то какой-то куртаж[5], но, претерпев неудачу, занялся другими делами, – не лучше.
Он написал пьесу «Сыны Израиля», у которой есть история и даже география.[6]
«Театр и Искусство» вспоминает:[7]
– В Одессе г-жа Волгина поставила эту пьесу, но спектакля не докончили, потому что пришлось вызвать сотню казаков для полного «ансамбля».
«Будущность» припоминает:[8]
– В январе этого года актер г. Травинский[9], игравший в Екатеринбурге, хотел поставить пьесу г. Эфрона в свой бенефис, но начальник губернии не разрешил этого.
Когда ее хотели поставить в Севастополе, актеры отказались играть и возвратили роли.
Когда ее хотели поставить два года тому назад в Петербурге[10], в пьесе отказался играть г. Далматов, отказался играть г. Бравич. Теперь отказались играть г-жа Яворская, г. Яковлев[11].[12]
Такова пьеса.
Ее никто не хочет играть.
А когда находятся актеры, готовые сыграть даже эту пьесу, – ее вышвыривает администрация.
Когда же и администрация оказывает пьесе «терпимость», – для успеха пьесы приходится вызывать сотню казаков.
И так от Екатеринбурга до Севастополя!
Пьесу вышвырнули с Александринской сцены, несмотря на то, что на ней есть бланк Крылова[13], – а с этим бланком на этой сцене пьесы учитываются всегда.
Он имеет кредит в учетном комитете, который называется театрально-литературным.
Когда, наконец, отовсюду изгнанный г-н Эфрон принес подкинуть своих «Сынов» в Малый театр[14], то даже в Малом театре ему сказали:
– Вы бы, все-таки, того… Прикрылись… И сами бы прикрылись и пьесу прикроете!
Г-н Эфрон сам прикрылся псевдонимом «Литвин», а пьесу прикрыл названьем «Контрабандисты».
И вот Малый театр переживает теперь последний день приговоренного к смерти.
К артистам являются депутации от публики, – люди, знакомые только с тем, что лучшего есть в артисте, – с их талантом, а не с ними лично.
И говорят:
– Мы любим вас. Мы уважаем вас. Неужели вы будете играть в такой пьесе?
И эти люди – не евреи, это русские обращаются к артистам.
Растерянные артисты прибегают к знакомым, умоляя прийти на генеральную репетицию:
– Скажите, что там нужно вычеркнуть! Как «почистить» пьесу?
Опять-таки они обращаются не к евреям. Они обращаются к русским людям, потому что русскому обществу претит эта пьеса.
Русское общество возмущено.
Русское общество протестует:
– Довольно грязи! Доносов! Клеветы! Мы не хотим, чтобы и сцену превращали в кафедру гнусности.
Даже сцену Малого театра! Потому что и в «бельёрничестве»[15] должны быть