Согласился с версией старшего рабочего топоотряда Федорова, что просидел это время под снегом в Куропаткином Чуме и успокоился. Как оказалось, совершенно напрасно. Потому что именно в эти дни я пережил приключение, которое повлияло на мою дальнейшую жизнь.
Но одно дело – случайно открывать в себе странные для человека способности, постоянно гадать – откуда они во мне Прорезались и другое – точно знать источник возникновения.
Пять лет назад я работал геодезистом Иконской сейсмической партии, Таймырской геофизической экспедиции. Жил в Дудинке с семьей в двухкомнатной благоустроенной квартире и считал себя обычным, ничем не примечательным человеком.
База полевой партии располагалась рядом с устьем реки Ондодоми, на правом берегу реки Чопка. В ту зиму мы работали на северо-востоке от базы, по направлению к поселку Волочанка.
Не буду подробно описывать специфику нашей работы в тундре. Скажу только, что наша сейсмическая партия с помощью подземных взрывов и специальной приемной аппаратуры искала подземные купола из газо-нефте-непроницаемых пород, под которыми за миллионы лет могли скопиться запасы нефти и газа.
Мой топоотряд считался вспомогательным подразделением сейсмопартии. В наши обязанности входила прокладка дороги, вешение профиля, установка геофизических пикетов и инструментальная съемка местности.
Самое тяжелое для работы время – это полярная ночь. Мутненький рассвет, который мы по привычке называли «днем», не способствовал производительности. Полярной ночью работать в топоотряде трудно. И рабочим, и трактористу, и, конечно, геодезисту. Приходилось ловить короткие часы сумерек, спешить «пробежать» за это время как можно большее расстояние. И все равно большую часть времени приходилось двигаться в темноте.
Та история, о которой я начал рассказывать, случилась именно в это, самое темное время полярной ночи. Началась она семнадцатого декабря. С утра начал дуть юго-западный ветер, зашумела поземка. Но видимость оставалась удовлетворительной и я дал команду выходить на работу. Мы били сейсмический профиль навстречу ветру по голой, без единого кустика, холмистой тундре.
На плоских вершинах каждого холма лежали крупные валуны и галька, оставленные последним оледенением. Снег с вершин был выдут пургами почти полностью. Через два дня, по моим расчетам, мы должны были достигнуть границы северного леса, где продвижение вперед замедлится.
Придется пробивать в лесу просеку, чтобы проложить рядом с вешками дорогу для техники и оборудования. Пока же вокруг была голая тундра и потому парни сразу ушли вперед. Тракторист потянул рядом с ними наше жилище, а я, отнаблюдав первую выставленную марку теодолитного хода, не торопясь, двинулся следом.
Застрял я на очередной марке через полтора часа. Парни уходили вперед вместе с трактором и ЦУБом, а мне все не удавалось отнаблюдать очередную марку. Мешала усиливающаяся с каждой минутой поземка.
Ветер становился все сильнее. Я с тревогой следил за его порывами, вновь и вновь пытаясь разглядеть в перекрестии оптической трубы теодолита переднюю марку. Воздушный поток бил в лицо, резал по глазам, выдавливая слезы, свистел и выл в теодолитной треноге.
Серые космы поземки поднимались выше над снежной поверхностью и в оптике не было видно ни одного темного пятнышка или просверка крошечной лампочки от карманного фонарика, которые старший рабочий Федоров вешал на каждой марке вместе с морозоустойчивыми батарейками. Однотонная серая муть заполняла поле видимости прибора.
Черт бы побрал погоду! – мысленно ругался я. – Бросить работу и сматываться, пока не поздно! Может так закрутить, что потом до ЦУБика не смогу добраться. Не сесть бы опять в Куропаткин Чум!
Раз в жизни я уже испытал на себе такое удовольствие – просидел двое с половиной суток во время пурги в овраге под снегом. Этого опыта мне хватило, чтобы запомнить Куропаткин Чум на всю жизнь. Сидел в мокрой одежде, дрожал от холода и сырости, постоянно проколупывал в снежной толще дырочку для дыхания. И все время боролся с сонливостью!..
Через час я сдался. Запаковал в брезентовый чехол теодолит, расставил и вбил в твердый наст острые наконечники металлических ног треноги. Спрятал в карман журнал теодолитного хода и вдел ноги в крепления лыж.
Больше часа простоял! – досадовал я. – Ребята за это время успели убежать километра на три вперед, если не больше! И ЦУБик утащили на конец разбивки. Стоят теперь на маленьком озерце и ждут.
Снег на севере совсем не такой, как на материке. Он жесткий, перелопаченный на сто рядов бесконечной чередой пург, слежавшийся и смерзшийся от морозов в прочнейший наст. Лыжи не скользят по насту, потому что он жесткий, как наждак.
В топоотряде не бегают на лыжах как спортсмены. Мы идем на работу без лыжных палок, таща на себе все, что нужно для работы: пиленые вешки для вешения профиля, батарейки и лампочки для подсветки марок, пикеты.
Я ношу теодолит с треногой, измеряю горизонтальные и вертикальные углы, записываю результаты измерений