К шепоту ветра, дующего с Балтики, раскачивающего верхушки деревьев в лесу поблизости от Шлезвиг-Гольштейна, примешивается шелест мятой бумаги. Примерно в сорока пяти километрах к северу от Гамбурга, неподалеку от городка Бад-Брамштедт, в имении Биссенмор, ребенок рисует на маленьком письменном столе в тишине защищенной от всех ветров комнаты. Комод, кроватка и кресла-качалки, голубой бархат, которым обиты стены, излучают мягкое тепло. Определить его возраст как будто невозможно, он словно погружен в окружающий его туман.
Карл, юный обладатель картины, некоторое время тому назад влюбился в нее с первого взгляда, стоя у галереи, когда прогуливался по Гамбургу с родителями. Как он часто рассказывает1, он якобы попросил Отто и Элизабет Лагерфельд купить ему эту картину2. Сюрприз ждал его под рождественской елкой. Снимая с подарка обертку, маленький мальчик вскрикнул от горестного изумления. Его отец и мать ошиблись. Гостей в париках, которыми он восхищался через стекло, подменили музыканты, играющие на флейтах3. Он якобы немедленно потребовал картину, которая поразила его. Родителям пришлось звонить в галерею и снова дарить подарок в день Рождества. Теперь картина перед ним. «Должно быть, на него произвела впечатление обстановка с таким пышным архитектурным убранством, с такой люстрой, столом и столовым серебром, перспектива, уводящая в сады, и еще сам вид сотрапезников, их парики, одеяния»4. «Наверное, он спрашивал себя, что они едят, о чем разговаривают»5, – домысливает искусствовед Даниэль Алькуф. Долго и пристально глядел на Круглый стол, где оживает далекий и чарующий мир дореволюционной Европы, Франции эпохи Просвещения с ее литературой, живописью, архитектурой, ее вниманием к деталям, ее культурой утонченности. Потому что за прусским убранством угадывается Версальский замок, роскошью которого вдохновлен дворец Сан-Суси, и Париж, служивший образцом для Фридриха II и просвещенной Европы. Мальчик навел справки.
Ему в голову приходит как будто совершенно очевидная мысль – позднее он станет одним из персонажей этой картины. Уже в шестилетнем возрасте, стоя на балконе, откуда открывался вид на гостиную его матери, он «воображал себя на страницах сказочной книги, [ощущая себя] кем-то вроде легендарного героя. [Он] говорил [себе]:
«Я знаю, что стану знаменитым, что мое имя станет известно во всем мире, и это странное ощущение»6.
Эта идея превращается в навязчивую. В конце концов она почти заслоняет его повседневную жизнь. В такой атмосфере вне времени трудно поверить, что сейчас 1942 год и вблизи датской