Барышня и дурак. Максим Горький

тумане, круглые шары огня скучно и непонятно висят в воздухе, насыщенном запахами дыма и конского навоза.

      Барышне грустно почти до слёз, до тихого отчаяния. Она трижды прошла взад и вперёд всю улицу от моста до площади, – никто из мужчин не пригласил её, сегодня все бегут в туман, точно желая скорее спрятаться или боясь опоздать куда-то. А уже скоро полночь и пора домой, где ждёт её брат, сердитый пьяница и бездельник. Сам он всегда возится с проститутками, но сестру презирает за её ремесло.

      Медленно передвигая ноги, боясь, чтоб не свалились растоптанные галоши, барышня идёт и щурится, глядя на огни в воздухе, – когда прищуришься, голубые шары фонарей покрываются серебряными иглами. А если на ресницах осядут капельки тумана – эти иглы горят радужно.

      Из переулка, прямо на неё, вышел мужчина и остановился под фонарём, оглядываясь, как заплутавшийся.

      На нём широкая шляпа, мокрые усы обвисли, закрыв рот. Он похож на военного. Барышня улыбнулась ему, он, приподняв шляпу, тоже ответил улыбкой.

      – Пойдёте? – спросила барышня.

      – Если позволите, – глухо сказал он.

      – Почему же нет?

      Он наклонил к ней костлявое лицо, тихо спросив:

      – А куда?

      – Куда хотите.

      – Вы далеко живёте?

      – Да, очень. Ко мне – нельзя!

      – Тогда – как же?

      – А тут, близко, есть такие комнаты, – сказала барышня и, шагнув вперёд, поскользнулась.

      – Осторожно, – тихонько воскликнул он, подхватив её под руку, и тихонько, неловко повёл.

      Барышня поглядела на него из-под намокшей шляпы опасливо; она знала мужчин, – в этом чувствовалось что-то неясное, непривычное ей: он говорит вежливо, даже ласково, и смотрит в лицо её как-то особенно, словно влюблённый. Глаза у него серые, усталые и кроткие, как у комнатной собаки. В нём есть что-то смешное.