Тёмный лес разделял тревоги петухов. Деревья шумели и раскачивались в ощущении перемен. Нервная дрожь прокатывалась по ветвям и передавалась обитателям низов. С тревогой вслушивались они в хоровод звуков с одной-единственной мыслью: где бы затаиться и переждать это смутное время. Инстинкт самосохранения не требовал от них глубоких размышлений о природе мироздания. Он беспокоил их животные души заботами о собственной шкуре. Инстинкт требовал спрятаться в тёплой уютной норе или хотя бы под надёжной корягой и переждать это невесть откуда возникшее смятение.
Поднялись в небо растревоженные стаи ворон, покружились в воздухе и потянулись к ближайшему жилью. Сердитые голоса больших чёрных птиц пронзили прохладный октябрьский воздух, смешались с шумом леса и вплелись в единую симфонию цвета и звуков с общей для всех тональностью фатального предчувствия.
Однако город встретил нашествие вороньих стай с будничным спокойствием. Люди давно уже утратили инстинкт самосохранения, а вместе с ним и любые формы проявления фатального предчувствия. Ни кровавый закат, ни хищная грязно-серая туча, ни громкие призывы ворон давно не привлекали внимания жителей города. Серый шифер крыш и битые временем стены домов скрывали от горожан кровавое зрелище. Город был безмятежен.
Строго говоря, назвать городом этот населённый пункт, притаившийся у опушки леса, было бы сильным преувеличением. Это был не город, а скорее городок, даже точнее – посёлок, с очевидными признаками провинциальности. А ещё точнее его можно было бы назвать предместьем большого города, поскольку находился он всего в десяти верстах от своей «метрополии». Но произнести вслух слово «посёлок» или, тем более, «провинциальный» было бы крайней неосторожностью. Подобные слова могли испортить жизнь кому угодно. Подавляющее большинство местных жителей сочло бы это личным оскорблением. Дело могло закончиться дракой и, по меньшей мере, испорченным костюмом. И то, и другое, учитывая тяжёлую руку местных мужиков, а также отсутствие здесь «цивилизованного шопинга», было малоприятным.
Тем более высказывания о провинциальном характере населённого пункта могли показаться неуместными именно сегодня, когда весь город отмечал большое событие – открытие местной городской больницы. Огромное семиэтажное здание гордо возвышалось над местными строениями. Изумрудно-зелёный цвет фасада, матово-белые пластиковые окна и благородный отлив металлочерепицы могли посрамить любого критика. Один лишь взгляд на это сооружение, видимое далеко, даже из частного сектора, говорил вам: это не какой-нибудь там медпункт при райздраве. Это храм тела, к которому проложат свою тропу немало страждущих.
И первые следы на тропе исцеления были оставлены уже сегодня. С раннего утра множество горожан поодиночке и большими группами устремились на хорошо заметный ориентир, прозванный по какой-то неведомой причине «огурцом». И дело было не в любопытстве местных жителей. За период строительства многие там уже побывали, хорошо ориентировались как в подвальных помещениях, так и на этажах. Кое-кто даже уже успел прихватить со стройки для домашнего хозяйства десяток-другой полезных вещей. И всё же, оставив работу, учёбу и недоваренный холодец на кухне, жители потянулись к больнице.
Объяснялось это буднично просто. Явиться на открытие больницы всем горожанам без исключения было волеизъявлением здешнего мэра, господина Сайкина. А противиться воле мэра, прозванного за глаза «душегубом», не решался никто – даже местные олигархи. Как и почему жители окрестили мэра душегубом, гадать нет смысла. Взаимоотношения народа и власти на Руси имеют давние традиции, и здешнее население, как и здешняя власть, исключения не представляли.
И всё же забота местной администрации о городе была видна невооружённым глазом. Чтобы посещение больницы было приятным и комфортным, к ней была проложена мостовая от самой автобусной остановки. Мостовая из тротуарной плитки тянулась метров триста через дворы близлежащих домов, гордо возвышаясь над дико растущей в окрестности луговой травой. Она выглядела тем самым выскочкой, который напоминал здешним жителям об их провинциализме. Наверно, поэтому по ней никто не ходил. Кроме гусей, которые ходили скорее не по мостовой, а на мостовую – по своей гусиной нужде.
Однако были смельчаки, которые решались ступить на этот островок цивилизации. Только по этому признаку в них сразу можно было бы заподозрить приезжих, которых неласковые местные мужики почему-то называли «оккупантами». В тот день и час, когда воронья стая разносила панические слухи об угрозе солнцу, а жители города торопились к новой больнице, пара таких «оккупантов» неторопливо удалялась от автобусной остановки. Приезжие были немолоды, шли без суеты, с интересом осматриваясь вокруг. Они не имели при себе ни каких-либо вещей, ни озабоченности на лице, свойственной почти всем приезжим. Они вполне могли бы сойти за двух местных пенсионеров, направляющихся к больнице, однако их разговор без труда давал понять, что они не здешние. Более того, они прибыли сюда несколько минут назад.
– И как, вы говорите, этот городок зовётся? – задал