проездом, юноша и девушка, счастливые-пресчастливые, и они много улыбаются в тот день, и никто их не знает, пока небо не почернеет и не разразится гроза.

      Больше всех повезет рыбаку – он отделается шумом в ушах; чуть меньше секретарше, ожерелье которой расплавится на шее точно масло на сковороде. Неизвестного парня убьет на месте, а его спутница…

      Ее появление вырвет Ли из годичной бессонницы, похожей на запой. Вот только недавно были запотевшая кружка и молния за окном, и вот уже барабанит чье-то сердце в стетоскопе, а опаленная плоть поднимается и опускается едва заметно – будто украдкой, исподтишка, будто там, внутри, что-то копится, собирается, варится. Кажется, еще немного, и кожа проломится изнутри, и дыхание вырвется раскаленным облаком пара. Лицо девушки – до жути чистое, а горло до жути черно, как черна ночь за стенами больницы – гремучая, промозглая. Ли поищет свой халат, который оставил дома, а найдет лишь обгорелый женский шарф, белую шляпку и белые перчатки, белые перчатки, белые перчатки – они затроятся в усталых глазах Ли, как сумасшедшие камертоны, по которым кто-то лупит и лупит, пытаясь настроить струны ускользающего мира.

      Гроза стихнет снаружи, и девушка поплывет между чем-то и ничем, изредка выныривая ради короткого жадного вдоха, а Ли забурчит себе снова и снова под нос: "Какая же она была миленькая". Когда незнакомка проснется несколько недель спустя, он словно подытожит: "Прежней ты уже не станешь". И даст номер больницы – на случай, если молния все-таки бьет дважды в одно место и придется снова что-то залатывать, замазывать или зашивать.