«Изменишь облик ты»
Душила жара; в первых числах июля мы тронулись в Крюково: под громыхавшие тучи; когда же садились в вагон, то ударил град: в окна; и – вспых:
– «Старый бог разгремелся», – смеялся Сережа.
В Подсолнечной наняли таратайку и стали разбрызгивать слякоти; когда спустились в ручьистый овраг, то разлив стал грозить передку; холодело; очистилось небо. И вдруг из-за зелени выбежал двор; дом, крыльцо; распахнута дверь; Блок с женой, с матерью:
– «Приехали», – сказал он в нос; с не очень веселой улыбкой раздвинулся рот, и мутнели глаза; в сером, отяжелевшем лице подчеркнулись морщиночки; пегое пальтецо с короткими рукавами делало его и длинней и рукастей, – не молодцем в вышитой лебедями рубашке, как в прошлом году, а скорей лицедеем заезжего деревенского балагана; бледная, чуть натянутая Л. Д.[12] встретила нас, кутаясь в темный, теплый платок; покраснел носик Александры Андреевны[13]; выморгнула и Марья Андреевна[14].
Не помню, что делали, что говорили мы в комнате, где усадили; но суета сменилась всеобщим конфузом: мы что-то спугнули; и поднималась тяжесть налаживаемого общенья; Сережа уже деспотически нам диктовал неумелую разговорную тему.
Вот все, что помню.
Что изменилось в семействе Блоков? К «Боре» подчеркнуто обращались с одним; к «Сереже» – с другим; тон этого обращения мне не понравился; не понравилось отделение меня от Сережи: безо всякого объяснения.
Молчать – прилично; высказать – честно; молчишь, когда еще вызревают слова, произносимые вслух; иначе и самое молчание загнивает; мы ехали выговориться.
А Блоки – молчали.
Эти посиды с покуром без слов были, пусть косолапо, но честно, Сережей отвергнуты с первого дня явления в Шахматово: грань меж нами и Блоком от этого подчеркнулась; обиженный за товарища, я всеми жестами был с ним в его требовании: общаться втроем; для разговора вдвоем я бы приехал один; я считал: сепаратные тэт-а- тэты, уместные в Петербурге, – не стиль нашего приезда с Сережей, с которым «кузен» не желал быть открытым; не он ли некогда ломился на откровенность с ним; и я понимал хорошо моего косолапого, упрямого друга, лезшего объясняться, как медведь на рогатину; Блок его раздражил; на молчки да похмыкиванья – «Сережа, Сережа» – ответил он побитием карт, могущих оправдать подобное поведение того, кто некогда напросился на дружбу: приездом в Дедово в 1901 году, посвящением «наимистических» своих стихов гимназистику, которого он уверял, будто разделяет и крайности «мистики» Владимира Соловьева, чем и вовлек в нее мальчика, поверившего «поэтической интуиции»; в связи с этою верой