Такого рода диалектика вполне объясняет наше с вами парадоксальное поведение: мы часто смеемся над грустным и грустим по поводу забавного. А когда на каждом шагу нам встречается анекдот, даже пугаемся.
Еще одно следствие: на добротную шутку способны, как правило, довольно серьезные люди, занятые весьма важной работой. Здесь и писатели, и ученые, и инженеры, и политики, и врачи, и даже августейшие особы. (Кстати сказать, составителю очень жаль, что отборные перлы врачебного юмора не могут быть опубликованы по цензурным соображениям даже в наше время, гордящееся отсутствием цензуры.) Знаете, мне почему-то кажется, что все авторы этой книги обладали основным качеством толкового юмориста: изрекать шутку с каменной, а то и мрачной физиономией. Тут ведь одно из двух: или сам смеешься, или твоя аудитория.
Теперь несколько слов об этой книге. Составитель с самого начала отказался от претензии на энциклопедичность. А то пришлось бы поместить сюда треть Аристофана, половину Ювенала, три четверти Рабле, девять десятых Лафонтена, всего Крылова и буквально легион иных. И комплектовался этот сборник, сами понимаете, из того, что ваш покорный слуга счел забавным, заранее мирясь с тем, что может показаться читателю подобием одного из проходных персонажей «Евгения Онегина». Осмелюсь напомнить: «старик, по-старому шутивший, отменно тонко и умно, что нынче несколько смешно».
Хотя, если говорить без фальши, шутят на этих страницах тонко и умно совсем другие люди, много меня превосходящие.
Помимо всего сказанного, ваш покорный слуга должен покаяться: слаб еси – не устоял перед искушением оказаться в хорошей компании. Вы уж его простите, если сможете.
Сергей Барсов
О том, над чем нельзя смеяться
В нужде и черт священный текст приводит.
Ветхий Завет считает благом процветание, Новый Завет – напасти.
Я не чувствую себя обязанным верить, что Бог, одаривший нас смыслом, рассудком и интеллектом, считает, что мы не должны ими пользоваться.
Обмануть дьявола не грешно.
Не здраво рассудителен математик, ежели он хочет Божескую волю вымерять циркулем. Таков же и богословия учитель, если он думает, что по Псалтире и научиться можно астрономии или химии.
Если бы треугольник сотворил Бога, он бы сделал его трехсторонним.
С религией получается то же, что с азартной игрой: начавши дураком, кончишь плутом.
Духовенство было бы весьма недовольно, если бы его духовный труд оплачивался духовно.
Полагать, что мы обязаны верить в вещи, недоступные нашему разуму, так же нелепо, как утверждать, что Бог требует, чтобы мы летали, не имея крыльев.
Как можно подумать, что Богу, который все знает, неизвестен будто наш табель о рангах?
Словами вера лишь жива.
Как можно отрицать слова?
Я твердо решил, что мои дети должны воспитываться в религии своего отца, если, конечно, они смогут узнать, какая это религия.
Молитва перед едой – кощунство: негоже возносить похвалу Господу слюнявым ртом.
Извинить Бога может только то, что Его нет.
Сегодня вечером помолюсь за вас, но на особый успех, признаться, не рассчитываю.
Стоя на кафедре, я с удовольствием наблюдаю за тем, как прихожане слушают мою проповедь и одобрительно кивают головами… во сне.
Существуют три пола: мужчины, женщины и священники.
Верующий не боится напастей, но при невзгоде судьбы не отчаивается.
Бог простит меня: это его должностная обязанность.
Вечно угрюмые постники мне всегда подозрительны; если они не притворяются, у них или ум, или желудок расстроены.
О чем бы ни молился человек – он молится о чуде. Всякая молитва сводится к следующему: «Великий Боже, сделай так, чтобы дважды два не было четыре!»
Правильно во всех отношениях сказано: всякого человека судят по вере его. И по неверию.
Благочестие и кислая мина – вещи разные.