И просыпаюсь.
Крещусь на образа не вставая с постели – уж лет семь как уехал из Пскова, а поди же, до сих пор страсти семинарские снятся. Встаю с перины, уд мой восстал во сне и тянет за собой ночную сорочку. Сотворяю троичные тропари, символ веры, прочищаю нос, пержу звонко, пью натощак сливовую настойку.
– Фёкла! Феклуша, подрясник неси и квасу!
Бас мой трясет окна в моем нынешнем жилище, одном из домов покойного купца первой гильдии Васильева. Челяди у меня две души – кухарка бабка Матрена, да внучка её Фекла, девка молодая, сочная, глупая да смешливая.
Зевая, входит Фекла. В одной руке ковш с квасом, в другой сложенный аккуратно чистый подрясник. Увидав восставший хер мой, девка краснеет и хихикает, подходит, помогает снять ночную сорочку. Пью квас, а девка стоит столбом да косится на образа.
– Феклуша, дура девка, духовника стыдишься? Сколько раз тебе, дурной, говорить – через муде духовника напрямую в бабу входит благодать.
Фекла вздыхает, и расстёгивает верх своего сарафана. На свет Божий выпрыгивают налитые спелые груди, белые и округлые, с алыми, как спелые вишни, сосцами. Становиться предо мною на колени, начинает теплыми пальцами мять и гладить мое муде чугунное, а губами алыми звонко целует массивную ялду. Прижимаются сиськи медовые к моим бедрам, глажу Феклушины не собранные в косу волосы. Кладу копие восставшие девке на чело, и лицо её устами к мудям прижимаю. Лижет Феклуша муде, с сопеньем и чваканьем, усердно, яйца слюнявит и в рот то одно то другое забирает.
Нежно сосет Фекла и старательно, глаза закрывает, тереться сиськами о чресла мои, сосцы приятно скользят по коже. С хлюпаньем муде изо рта выпускает, и к балде раскрасневшейся присасывается – мнет и елозит губами, слюни на титьки белые капают. Выпустила хер багровый, слюнявит палец – и снова в уста берет. Одной рукой держит меня за задницу, а другой, проказница, лезет пальцем мне в дымоход!
Ах, Господи, святые угодники! Научил девку этой дури семинарской, на свою-то на голову! Терзает Фекла зад мой, с хлюпаньем языком по ялде елозит, доит настойчиво уд каменный. Выстреливает хер малафей, надуваются щеки у Феклуши, глотает девка, глотает, да проглотить не может! Плюет малафей на елейные титьки свои, и перстами, дурная, растирает!
Помоги Господь еще один день провести в трудах праведных! Позавтракав щами с капустой, расчесав бороду, выхожу из дома. До чего красив рассвет в Щукино! Через треть версты открывается взору моему сладостная картина – солнышко освещает строящуюся церковь. На душе становиться легко и благодатно.
– Здорово, батюшка!
Улыбаются и кланяются мужички, ломая шапки. Артель каменщиков Сеньки Кривого строит в Щукине храм Господень.
– Благослови Господь на труды!
Неспешно сотворяю крестное знамение в сторону работающих мирян.
Прибыл я из Пскова в Щукино на пустое место, старая деревянная церковь сгорела еще при самодержце Александре Павловиче. Желая уберечь епархию от греха, выслал меня синод в Щукинский уезд, служить без церкви.
Однако же, в волости послал мне Господь купчиху Марию Пантелеевну, вдову купца Васильева. Набожная, но яростная женщина! Месяц мариновала ялду мою, по семи раз на дню. Исхудал я в те дни, и слёзно молил Господа о прибавлении сил. Но едва пришел час покидать вдовицу – пожертвовала на новый Щукинский храм, спаси её Господь, благодетельницу!
Шагаю по посадской улице, с резного крыльца лавки приветствует меня Авдотья, жена Савелия Комяги, первого Щукинского купца.
– Федор Кузьмич, батюшка! Уж извольте зайти на вареники, не побрезгуйте, свет вы наш!
Улыбается Авдотья, а титьки ее огромные под сарафаном задорно подпрыгивают. Дородна, бела и пышна Авдотья! Чувствуется в ней приятная телесная бабья мощь. Обе косы её толщиной почти с мою руку, в косы вплетены разноцветные ленты, как у молодой хохлацкой девки на выданье. Лицо у Авдотьи круглое и румяное, щеки пухлые, губы сочные, глаза хитрые и ласковые.
– Авдотья, экая ты нарядная! Где супруг твой Комяга?
– Так в волость с утра поехал, пьяница сиволапый!
Смеется Авдотья и весело подмигивает. Взор отвести от её титек, натягивающих сарафан, никак не возможно!
Чинно ступаю на крыльцо, идет Авдотья вперед меня в сени. Зад ее, пышный и массивный, как два мельничных жернова, движется под сарафаном, словно живет своей жизнью. Кладу пятерню ей на задницу.
– Авдотья, и создал же Господь такую красоту!
Девка заливается смехом, я же шарю пальцами по мягкой и приятной её заднице. Не заходя в горницу, в сенях задираю подол, заголяю крепкий бабий зад. Сжимаю жадно пальцами упругие полужопия, мну их, как прохладное, сдобное тесто. Авдотья хихикает и крутит бедрами, рукой упирается в притолоку в сенях, выпячивает пышную белую задницу навстречу моим рукам.
От вида телес – ялда моя восстает! Поднимая вверх рясу вместе с подрясником! Задираю рясу до пуза, шлепаю звонко балдой своей свекольного цвета по Авдотьиной ягодице! Чуствую тяжелый