До экрана дошли два полнометражных сценария: один – на студии Ролана Быкова в Москве, другой – в Алматы на коммерческой студии «Фортуна».
Не всякий, длани кто простёр,
поймать сумеет долю злую.
Как бабочка – я на костёр
лечу
и огненность целую.
Весна
Полумрак комнаты охраняли чёрные шторы на окнах. От сквозняка тяжёлый бархат иногда лениво покачивался, и солнечный свет вливался между портьерами. Самад лежал на диване и, кажется, спал. Тихо открылась белая дверь, вошёл старший брат в костюме и при галстуке. Он что-то искал, сначала осторожно, потом всё больше раздражаясь, расталкивая книги на полках, стуча дверцами шкафов, наконец он подошёл к столу и торопливо достал из-под блюда с ягодами свой научный труд по математике.
– Зачем тебе понадобилась моя диссертация? – Он пролистывал страницы и понемногу успокаивался. – Если всё время лежать, лежать, лежать… я не понимаю, зачем жить?
– Иди, брат, иди! – приподнял голову Самад, – труд сделал из обезьяны человека. Может, и тебе повезёт.
– А ты уже и такую надежду потерял? – ухмыльнулся брат, поправляя галстук.
– Моей перспективы в мартышкиных надеждах нет.
– Приятных сновидений, – пожелал брат и вышел.
Самад вздохнул, встал и отодвинул портьеру. Солнце ослепило его. День был в разгаре. Внизу под окнами раскинулась рыночная площадь – людской водоворот, разноцветный, шумный. Самад помахал обеими руками белокурой девушке внизу, но она не заметила его. Он опустил штору, и из полутьмы комнаты к нему приблизились чёрные глаза матери:
– Сын, – Губы её брезгливо искривились, – какие у тебя планы с этой… – она показала за окно, – Белобрысой?
Самад покраснел и выпалил:
– Я люблю её, мы поженимся.
– Она русская! – Рассмеялась мать и задумалась. – Это ужасно. Тогда ты мне не сын.
Самад остановился перед зеркалом, изучая своё припухшее и снова побледневшее лицо:
– М… М…
– Ты ведь ни одного экзамена в жизни не сдал! – Высокие брови матери поднялись. – И только благодаря мне заканчиваешь университет!
– Напиши приказ об отчислении – ты проректор.
– Я просто не понимаю тебя! У тебя есть нормальная невеста! Послушная, красивая девочка, дочка премьера! А это и перспектива, и дом, и надёжность!..
– Мама, мне ведь, в сущности, ничего не надо. Не надо мне ни жены, ни дома, ни перспективы твоей, ни мамы, ни папы! Мне всегда надо было другое.
– Что же это тебе надо было? – холодно улыбнулась мать, и он медленно оглянулся на неё, направляясь к выходу:
– Это то, где другой дом и другая перспектива, и другая жена…
Она вцепилась сыну в руку, уловив в глазах его какую-то странную неподвижность. Её пальцы, удерживающие его, побелели:
– Что это? Что ты выдумал?!
Он хотел сделать что-нибудь ненавистное, но лишь выговорил тихо:
– Это любовь.
Она с ожиданием смотрела ему в глаза.
– Это любовь, мама, – повторил он, и дверь закрылась за ним.
Мать отвела штору, увидела, как Самад подошёл к своей белокурой подруге, как они сели в машину с надписью «Киносъёмочная», и усмехнулась.
На выезде из города навстречу «Киносъёмочной» выбежал крупный человек в расстёгнутой рубахе и босиком. Водитель кивнул в его сторону:
– Это а-Моисей, администратор. А-заберём?
Моисей сел к ним в машину, погладил себя по голому животу и обратился к водителю:
– Васька, дай сандалии. Я твою пиротехнику перевернул. Сегодня снимем без дыма.
Водитель протянул ему обувь. Была жара. В окне мелькали тополя, между ними мигало небо. Моисей надел сандалии и, подняв свой томный взор, с такой страстью скользнул по телу белокурой подруги Самада, что ту бросило в жар.
– Авва Отче! – обалдел Моисей. – Откуда такое?!
Его восклицание повисло в воздухе, и он спросил у водителя:
– Неужели из ребра? – Он повернулся к Самаду, но тот уставился в окно.
Машина остановилась у ворот особняка, за которым заснеженные горные вершины вырастали из светлой зелени предгорий. Водитель Вася показал Самаду на артиста, который стоял на самом солнцепёке, и предложил:
– Вот он. Позвать?
– Нет. Я подожду.
Костюмерша застёгивала армейские бутсы на ногах артиста, ассистенты вешали на него бронежилет, автомат, гранаты, ножи, пистолеты…
– Ручного истребителя у меня нет, а здесь за-азатвор а-заедает, – сказал Вася и вручил артисту последнюю винтовку. Артист натянул на лицо чёрную маску и отчеканил, дыша в лоб режиссеру:
– Ванька-Встанька,