И я начал писать, абсолютно не рассчитывая на публичность этих записей, и у меня так получилось, что я сам, не замечая, вернулся к мыслям, которые буквально терзали меня и не давали ни минуты покоя и я вспомнил многих тех, с кем посчастливилось общаться по жизни и заметил, что пишу и о тех которых уже нет на свете, но они живут в моем сердце.
И я постоянно возвращался к ней и все получалось, очень не похоже на меня, смело, потому что вряд ли бы я смог высказать это с кем-либо в беседе, и запоминая написанное, я совсем не задумываясь назвал файл, куда складывал записи – Реквиемом, и с удивлением заметил, что ведь так и получается, потому что вспомнились безвременно или по судьбе ушедшие дорогие мне люди.
Это не роман, и не повесть, и непонятное мне самому нечто, чем я хотел бы запомнить ее, потому что, городские памятники со временем превращаются просто в ориентиры для назначающих встречи, а те, что на кладбище – в иллюзии присутствия наших потерь, хотя их давно уже там нет. А так, раздав это нечто ее друзьям и близким, будет шанс, что, когда-то порывшись в поисках нужной им литературы, они неожиданно увидят эти записи и помянут ее добрым словом…
Спасибо большое Вам, глубокоуважаемая Ламара ханум Сордия-Шевцова, без Вас ничего бы этого не было.
Кажется, что память всего лишь формально связана с телом, которое для нее просто хранилище, куда складываются записи души. И копаясь в них, душа то начинает светиться добрым мягким светом, то густо краснеет и задвигает их в самый дальний уголок этого архива, чтобы постараться больше к ним не возвращаться. А еще в памяти есть печальные и бесконечно красивые записи, и они всплывают неожиданно, напоминая, что ты когда-то жил…
Я умер солнечным полднем 31 июля 2018 года у себя на руках, так и не осознав, что доживаю считанные минуты, и лишь в последние мгновения с ужасом почувствовав, как разрывается нить, связывающая душу с земной жизнью и переходом ее в Вечную Истину…
Бесспорным было осознание того, что я являлся одним из бесконечного множества людей, населяющих эту планету и мое существование человечество, и не заметило бы, будь я рожден или вообще не появляйся.
Но я появился и прошагал по этой жизни, так и не поняв, сам ли я выбирал этот путь, стечение ли было непреодолимых обстоятельств или некая непонятная сила, называемая в народе судьбой, водила меня с закрытыми глазами по дорогам, по которым будучи осведомленным, я и шагу бы не ступил, предпочитая спокойную и осмысленную жизнь скромного преподавателя или инженера по специальности.
То, что существует реинкарнация, я понял еще в раннем детстве, когда, лежа в кровати и уткнувшись в потолок, терялся в догадках, как я попал в эту семью, что я здесь делаю и кто я вообще? Видимо тот, кто управляет всем, несколько не доглядел и не стер окончательно память о моей прошлой жизни, хотя ничего и не оставил о ее действительности…
Но поскольку я уже родился и предстояла целая жизнь, то я бегал босиком по асфальту Чемберекенда в черных сатиновых трусиках до колен с такой же ватагой пацанов, впитывая законы улицы.
Она была суровым учителем, разработавшим целый свод своих правил, за нарушение которых могло последовать достаточно жесткое наказание.
Нельзя было ходить по нашей улице под ручку с девушкой, мы это знали и без предварительных инструкций налетали на парня, с тем чтобы он отогнал нас, а еще лучше, дал бы подзатыльник кому-то. Тут вступали старшие, оттеснив парня в сторонку и разъясняя правила поведения на районе.
Улица требовала ни в коем случае не опускаться, быть избитым до полусмерти, но отвечать. Бей хоть в лицо, хоть в спину, хоть из-за угла – но обидчик должен ответить. И улица напряженно ждала развязки и, если ее не следовало, то обиженный на всю жизнь оставался на побегушках, улица его не сдавала, но он уже был просто никто…
Улица учила, и часть из выросших на ней, проходила свои университеты в местах заключения, становясь авторитетами, вроде профессоров в интеллигентных обществах. Правда карманники и мелкие воришки лишь мельтешили, но бандиты, убийцы и просто грабители были в особом почете. Легендарный Санька-зверь пользовался непререкаемым авторитетом – имя его произносилось шепотом и сказания о его жизни передавались из уст в уста. Судьба многих бакинцев была предопределена заранее – драка, тюрьма, кладбище или вся жизнь за баранкой автомобиля…
Это были суровые правила поведения, не допускавшие врать или предавать, болтать лишнее, сдавать и наушничать – законы, очень мешавшие мне в будущем.
Мне было четыре года, когда наступило время приобщаться к единой семье мусульманских мужчин путем лишения крайней плоти. Увидев процесс на примере старшего брата, безропотно доверившего предмет особой ценности в руки небритого лезгина, я удрал из дома и в Английском саду спрятался на вершине ели. Меня разыскал дядя и обманув, привел на место экзекуции, благо обвести вокруг пальца малыша не стоило особых усилий. Дома меня моментом распластали и отдали на откуп уставшему ожидать лезгину. Отец потом