Я однажды слышал, будто предсмертный просмотр прожитой жизни – это некая укорительная демонстрация высших сил, указатель на впустую потраченные годы, отчет о потерянном времени. Хотя теперь, когда я смотрю свое кино воочию это кажется мне глупым. Нет здесь укоризны и даже грамма морали, нет ни тени или намека на нее. Вся она осталась там, за пределами зрительного зала. Теперь ясно видно, что это ответ – ответ на тот вопрос, который звучит коротко и просто – как все это случилось?
_____
Он часто говорил «если бы…», он это отец, особенно когда говорил обо мне. После своего «если бы» не редко прибавляя «…не был таким дураком!». Как у него эта фраза вошла в такого рода привычку, за которой уже не слышно ее настоящего значения, так и я своими поступками не заставлял ждать чтобы получить именно такой отзыв.
Конечно справедливости ради перед фразой «если бы не был таким дураком!», частенько фигурировали вполне себе хвалебные вступления, вроде: «мог бы стать художником…», когда в свои шесть лет в абсолютно абстракционисткой манере разрисовал лицо соседской девочки разноцветными фломастерами. Но при том что согласие на боди-арт было обоюдным ее родители все же пожаловались на меня. Само собой, за этим последовало наказание и продолжение известной фразы. Еще из хвалебных вступлений, все из того же раннего детства запомнилось: «мог бы стать сыщиком…», когда одним поздним вечером я натянул рыболовную сеть в переулке перед фруктовым садом, для поимки «яблочных воров» о которых услышал из жалобы соседа отцу. Но как на зло воры в нее, так и не попались, вместо этого под покровом ночи в нее влез другой сосед – токарь, обыкновенно пьяный «в лоскуты», срезавший путь по неосвещенному переулку. Я помню, как все смеялись, обсуждая этот случай, но, когда отец узнал кто поставил сеть, то в довесок к привычной фразе я впервые получил подзатыльник. Из серии «мог бы стать…», припоминаю еще одно. Как-то забрались мы дружной толпой одиннадцати, двенадцатилетних пацанов в старый уже полуразвалившийся и полуразворованный автопарк. Набрали полные карманы каких-то никому не нужных гаек и болтов, а когда убегали от сторожа я споткнулся и сильно приложился лбом о камень. Открыл глаза уже дома на своей кровати с забинтованной головой и услышал разговор родителей на кухне. Отец опять было начал говорить свое «мог бы стать…», когда мать вклинилась с нервным замечанием: «идиотом!», а отец будто невзначай добавил: «…если бы не был таким дураком!».
При таких делах совершенно не удивительно, что меня зовут Иваном, или нет не так – стоит ли удивляться такому моему поведению с таким-то именем – словно русских народных сказок никто не читал…Хотя конечно меня так назвали в честь деда и к, наверное, самому известному персонажу русских сказок мое имя имеет куда более косвенное отношение, чем устремление всей моей натуры.
Мое детство прокатилось быстрым снежным комом. До семи лет все шло не плохо, и я даже имел наглость думать, что способен отличить свое от чужого. В начальных классах вместе с азами социалистических ценностей я как многие впитывал все доступные истины и противоречия: первые понятия о вежливости и грубости, и вообще плохом, и хорошем. Но чем выше рос, тем меньше понимал. Оказывается, все вокруг находилось в постоянном споре друг с другом. Например, если дома, родители читали мне детские книжки, ставили пластинки со сказками и классической музыкой, то на улице, сидя вечерами у костра, в компании сверстников, я слушал песни группы «Сектор Газа» на кассетном магнитофоне «Романтик» и пробовал упражняться в мате, еще не до конца понимая значения произносимых слов. Вообще я не находил большого эмоционального различия между тем и другим, но родительский выбор казался мне слишком доступным для того чтобы быть верным. А звуки улицы обостряли внимание и будто говорили: «продолжай слушать и скоро ты все поймешь!».
Средняя школа вообще показалась мне странным местом, при том что в ней работала моя мать. Допустим учителя здесь вели себя так словно я им чем-то обязан – хотя мне казалось, должно быть наоборот. Они быстро разделили класс на условные подгруппы и нашли в себе силы на одних смотреть с восторгом и умилением, а других не принимать в расчет хотя бы в близкой степени. При том, что я частенько слышал от отца фразу «истина рождается в диалоге», те же учителя этого самого диалога не искали. Им проще было сказать мне замолчать, чем разъяснять абсолютно непонятные мне, но очевидные для них самих вопросы. Тогда школа – этот черно-белый мир, за успеваемость в познании которого выставляли оценки от одного до пяти, показался мне совершенно дурацким. Но необходимость его изучения продолжала довлеть надо мной, и я решил удовлетвориться средним значением предложенной шкалы. Все остальное время тратил на практическое изучение окружающего мира.
Самостоятельная практика в конце концов сводилась к двум направлениям: компания мне подобных, а таких оказалось достаточно, и девчонки, точнее нервное стремление довести хоть какую-нибудь из них до греха. Если верить французской поговорке, то в процессе поиска причин, «Ищите женщину!», но в школьные годы, сам поиск женщины