Иваныч с выращенной редиской на р. Оленек
Иваныч, улыбчивый коренастый добродушный, но вечно ворчащий мужичок из старой гвардии радистов, не только держал с нами связь по рации, но был еще хозяйственником, прекрасно разбирался в моторах и был отличным рыбаком и охотником. Он даже небольшой парничок построил, где «экскрементировал» с помидорчиками, огурчиками и редиской. А зеленый лучок у нас прямо по паберегам рек рос – идешь в маршруте, срываешь и жуешь.
2. Не хочет…
И вот, выпросив заранее у Иваныча моторку, понесло меня с моим коллегой и приятелем, Истоминым Валерой, «сранья» сети проверить. Для меня это такая же разалекуха, как ловля на удочку или спиннинг. После завтрака завели мотор и понеслись вниз по реке за десяток километров. И прогулка тебе, и рыбалка, и, глядишь, чего из мясного на берег выйдет… Подъехали к сети, проверили, приподнимая над водой и опуская обратно, и хотели возвращаться в лагерь.
Вставили шнурок в стартер, дернули… а он не завелся… Дергали, дергали… не заводится и все тут… То он подергает, то я… ну, не хочет заводиться…
3. Олень
И пошли мы обратно к лагерю пешком по ровной пабереге. Шли мы шли, «солнцем палимы», размышляя о том, что же случилось с мотором, о красотах природы и превратностях судьбы, и устал я карабин нести. Передал его Валере, не останавливаясь, и идем дальше. Прошли несколько километров и я протянул руку за карабином – не тащить же его Истомину до конца.
Он, так же, не останавливаясь, передает мне его, а сам смотрит куда-то вперед. Я посмотрел… а там олень стоит. Стоит боком к нам и, повернув морду, смотрит на нас… Я принял карабин и с ходу выстрелил пару раз. Олень упал. Мы подошли, посмотрели на него, попинали и достали ножи, что у каждого на поясе. Повернули его… а у него на боку большая проплешина.
– Может, он заразный, – говорю.
– Не знаю, – отвечает Валера.
А мы были напуганы Сибирской язвой, о которой нам постоянно сообщали – то в одном регионе случаи обнаружат, то в другом… А мы-то не ветеринары…
– Ну его, – говорю. – Пусть Иваныч посмотрит. Все равно за лодкой ехать.
И мы, оставив его лежать на пабереге, пошли в лагерь. День уже вошел в полную силу, на лагере было тихо. Никто и не думал шевелиться, пока не раздадутся удары «в рельсу», призывающие к обеду.
Мы зашли к Иванычу. Он то ли спал, то ли дремал после утренней связи. Не решаясь его будить, мы только негромко и несмело окликнули его:
– Иваныч! Ты спишь?
– Поспишь с вами… – услышали мы в ответ.
– Мы мотор не смогли завести, – стали объяснять мы. – И еще оленя подстрелили. Но он какой-то странный. Ты не посмотришь?
Иваныч, ворча про наши руки-крюки, тут же поднялся. До обеда время еще было. Сев в его лодку, мы оттолкнулись от берега. Иваныч завел мотор, сел на корме и, управляя «Вихрем», погнал к нашей лодке.
4. Век живи – век учись!
Мы подплыли, Иваныч встал к мотору и мы столкнули лодку так, чтобы мотор можно было откинуть поглубже в воду.
– Смотри, что он будет делать, – шепнул я Истомину.
Иваныч снял крышку мотора, намотал на стартер шнурок с узелком на конце и дернул… Мотор взревел, подняв винтом бурун воды за кормой.
– Что он сделал? – удивленно спросил я Истомина. – Как он его завел?
– Не знаю! Просто дернул…
– Иваныч, как ты его завел?
– Как, как… нормальный мотор…
Мы с Истоминым недоуменно посмотрели друг на друга:
– «Талант не пропьешь»!
На двух лодках мы «пошли» в сторону лагеря и подплыли к оленю.
– Вот, посмотри… Что с ним? Смотри, какая проплешина… Может он больной, заразный?
– Какой больной! Какой заразный! Линяет он!..
Мы пристыжено замолчали.
Иваныч достал нож и быстро и умело разделал оленя.
Вот так! Век живи – век учись!
Волчара
Во время сплава по реке Муна в Якутии на одной из стоянок я пошел вечером с ружьишком на близлежащее озерцо посмотреть ондатру. С ружьем, так как, даже со смертельной раной в голову от малокалиберки зверек часто нырял и погибал, ухватившись зубами за траву на глубине. От дозы дроби «0» его уже ничего не спасало.
По дороге я, как обычно, шел с двустволкой наизготовку с дробовым зарядом «3» на куропатку или утку и картечью во втором стволе – на всякий случай. Пройдя густым стройным сосняком, где невозможно было идти тихо (покров под ногами из сухой сосновой хвои издавал громкий треск), я вышел на обрывистый береговой уступ реки и