И потом, когда стол перекочевал из комнаты родителей в детскую и я уже знала, что это не просто фотография, а фотография картины, папа тоже любил повторять что-то вроде: «…А это ты у мамы на ручках…» или «Дети, ваша мама – мадонна».
Надо ли говорить о том, что я выросла в этой непоколебимой уверенности и даже вере в то, что – да, это я у мамы на ручках.
Всё логично: мама искупала меня и, завернув в полотенце, выносит из ванной. Как, собственно, всегда и бывало.
Да и внешнее сходство имелось: мамины тонкие черты лица, мамины тёмные волосы, длинные – в молодости у мамы они были именно такими.
Халат, правда, не мамин: красный и синий – вообще не её цвета, но вот художнику захотелось изобразить маму именно в такой гамме.
А полотенце – большое коричневое – папино, тут всё правильно.
По левую руку от мамы сидит моя тётя Галя, конечно же, – сходство и тут не вызывало сомнений.
По правую… ну да, стоит какой-то дедушка. Чужой, не наш. Просто персонаж какой-то. Могут же быть на картине и другие персонажи? Вон там и ангелочки внизу пририсованы – для красоты.
Про мыльные пузыри на заднем плане и про похожую на облака белую пену под ногами у мамы я вообще молчу.
А пухлый младенец у неё на руках – это я и есть, один в один, поскольку лет до двух я вовсе не была худышкой, а была очень даже упитанной девочкой. И больше даже походила на мальчика. «Пока мы тебя в сад не отдали», – тут уже маму цитирую.
Каким же страшным было моё разочарование, когда старшая сестра нанесла сокрушительный удар по этой моей наивной и светлой убеждённости, вероломно заявив, что на картине с мамой вовсе не я! Услышав это, я аж задохнулась: как это – «не я»?!
– Это не ты а я, – пояснила она. – И всегда была я. Потому что я родилась раньше.
И не поспоришь.
И целый мой мир, один из них, самый первый, сорвался и рухнул, точно стеклянный шар с еловой ветки.
Почему вдруг вспомнилось? А это я искала иллюстрацию к «Купанью» – задала параметры поиска: «мать с младенцем на руках живопись» – вот и выскочило. Именно это: «Сикстинская мадонна» Рафаэля – ни много ни мало.
А именно это потому, что у моей мамы в тот, следующий после Крещенья день, день рождения.
И на ручках у неё, конечно же, я – потому что у Ольки тёмные волосы, а у меня – светлые!
А раз светлые – значит, я!
Купанье
Не Бог, не Пророчица – мама.
Но истинно вам говорю:
Небесную сладкую манну —
Я манную кашку варю.
А после, хоть он и упрямый,
За это ведь тоже люблю,
В голубенькой ванночке, в ванной —
Купанье в воде Иордана —
Я чадо своё окроплю.
Зачем нам крутые морозы
И горечь воды ледяной?
У нас и без этого слёзы!
– Но мы их осушим, родной,
Махровым большим полотенцем.
И вот уж не плачем, молчим.
Сухое и чистое тельце
В пижамку сейчас облачим…
И пахнущий тёплым печеньем
Доволен и сладок малыш.
– А знаешь, сегодня Крещенье…
Но ты уже, кажется, спишь:
Сопишь своим крошечным носом
И чмокаешь розовым ртом…
И светят на коврике звёзды —
То вышивка мелким крестом.
И тоненький локон за ушком,
И теплится светом ночник,
На облачке белой подушки
Покоится ангельский лик.
И «бог», и «пророчица».
Мама.
Саша и волк. Страшная песня
Саша бузит.
Только что пришёл с прогулки.
Ввалился и – свалился, плюхнулся на свой стульчик в прихожей.
Сидит и не даёт себя раздевать-разувать. Никому.
Буянит: кричит и яростно отбивается, так что старенький, мамин ещё, детский стульчик ходит под ним ходуном и, скрипя и скребясь о стену и о паркет, взывает к ним то возмущённо, то жалобно. Размахивая во все стороны ногами, обутыми в серые с чёрными колошами валенки, насколько хватает сил и ног (а только на это их сейчас и хватает), Саша лупит, колотит по полу. Получается здорово.
«Слава богу, – думают взрослые, – что это для паркета совершенно безвредно». Но зато громко и гулко. А если совсем близко подойти, то ещё и больно.
Метод устрашения действует безотказно. Никто уже – ни мама, ни папа,