о временем, Эдди Игнатьевич Рознер, о котором я поведу разговор в этой книге, всегда был подтянут, стараясь выглядеть молодо, что и являлось его главным залогом основных принципов жизни. В начале своего творческого пути карьера Эдди Рознера стремительно поднималась вверх, но, достигнув пика славы, начинала медленно угасать. Рознер по своей натуре был оптимистом, полон творческих идей. И, как правило, чаще всего ему удавалось добиваться положительных результатов в осуществлении им намеченных планов. Как большинство талантливых людей, Эдди Игнатьевич Рознер был человеком необычным, сложным. И такие недостатки, как упрямство, нетерпимость и подозрительность, нередко могли быть свойственны характеру этого человека. Но было и немало положительных сторон, таких, как доброта и сердечность. Эдди Рознеру было свойственно по-детски обижаться и порой по пустякам. И, как многие творческие натуры, он целиком и полностью был зависим от настроения. По этому поводу в оркестре о нём в шутку говорили так: «Полюбит, подарит душу, а не возлюбит, вытрясет как грушу!» По большому счёту, Эдди Игнатьевич был человеком полёта души. Он умел смеяться от души, радоваться и так же грустить. Музыканты любили Эдди Игнатьевича, нередко выражая ему свои симпатии, но в то же время и побаивались его. Однажды кто-то в оркестре назвал его «Царь», и с тех пор имя это твёрдо закрепилось за ним. Ему же такое положение вещей нравилось. Рознер был трудоголик и готов был трудиться в любое время дня и суток, будь то раннее утро или поздний час. Он любил свой оркестр, музыкантов, но не терпел расхлябанности, плохой игры оркестра, а потому часто устраивал оркестровые репетиции, что являлось для него святым делом. На сцене во время репетиций, после очередного произведения он мог медленно и недовольно прохаживаться мимо оркестра, нахмурив брови и поглядывая в сторону тех, кто ошибался во время игры. Постояв некоторое время у пульта и высказав свои замечания в адрес сидящих наверху музыкантов, Рознер молча, с важным видом вновь начинал перелистывать листы партитуры, при этом облизывая большой палец правой руки. Затем, не торопясь, словно выжидая чего-то, недовольно поглядывая на оркестр, он объявлял название следующего произведения. Надо сказать, что Рознер был отличным стратегом и затянувшаяся пауза не выглядела позёрством. Напротив, во время такой паузы он сосредотачивал своё внимание на следующем произведении, а заодно мог прислушиваться к общему настроению музыкантов, что для него, как руководителя большого коллектива, имело огромное значение. По окончании репетиции звучала команда «Вольно!», но этим всё не заканчивалось! За командой «Вольно!» следовала другая тактика – решительно наступательная. И первой жертвой, как правило, становился инспектор оркестра, на которого тут же сыпалось множество обвинений, не имеющих отношения к тому, ради чего все собрались. Однако такое положение дел в поведении Рознера выглядело обычной игрой, желанием подтвердить свой авторитет в глазах музыкантов, показав им – кто есть кто! Подобная игра на нервах после репетиции заставляла музыкантов быть более серьёзными, внимательными, а значит и репетиция пройдёт плодотворно. Для музыкантов, проработавших в оркестре годы и изучивших все рознеровские повадки, (это было обычным делом или детской забавой, спектаклем, чтобы создать впечатление, а заодно и попугать молодых музыкантов, не так давно поступивших на работу в оркестр. Ветераны оркестра, изучив причуды Царя, нередко старались подыграть ему, лукаво подмигивая. В середине репетиции, после недовольства Рознера, наступала разрядка, сопровождающаяся дружескими хохмами и смехом. Затем все замолкали, и на место разговоров приходила музыка. «И так! – спокойно и уверенно произносил Рознер, – Каунт Бэйси номер пять.» Слышался лёгкий шелест переворачиваемых нотных страниц, отсчитывали несколько вступительных тактов, резкий взмах рук дирижёра, и оркестр начинал звучать. И словно волшебство, заполняя атмосферу театра, всюду звучал всеми любимый свинг. И покачиваясь медленно, как на волнах, музыканты увлечённо, глядя в ноты, играли. Казалось ещё минуту назад, Царь был не в духе, но теперь он выглядел другим, довольным, страстно увлечённым звуками музыки. И когда в паузе кто – то из музыкантов шутил, раздавался дружный смех, и громче всех смеялся Эдди Игнатьевич. Рознер обожал сцену и всё, что с ней было связано. К вечернему концерту он готовился серьёзно, и придя пораньше в театр, подолгу разыгрывался на трубе в своей комнате. Придя в театр, он немедленно отправлялся за кулисы, спускался в зрительный зал и, удобно усевшись в мягкое кресло, о чём – то сосредоточенно думал. Затем, поднявшись на сцену, по нескольку раз прохаживался по ней, глубоко вдыхая воздух дорогого ему святого храма искусства. Того же отношения он требовал от участников коллектива. Эдди Игнатьевич заранее всё проверял и в том числе, свою артистическую комнату, где располагались концертные вещи. У него была костюмерша, проработавшая с ним в оркестре многие годы – Елизавета Ивановна Попова, которую он нежно называл Лизочка. Лизочка обожала своего кумира и каждый раз, подавая ему концертный костюм или рубашку, она незаметно, с особой осторожностью приблизившись к нему, старалась заглянуть в глаза и не скрывая своего обожания, слегка заискивая, в знак глубокого уважения, ждала одобрительного слова. И услышав одобрительное слово в свой адрес, Лизочка словно превращалась в юную девушку, и от счастья улыбка её весь вечер не сходила с лица.
