Григорий Мирошниченко (автор романов «Азов» и «Осада»)
Пролог
Ногаи подошли к переправе на Остров повечерьи. Узкая тропка, ограниченная стенами густого камыша, пропускала только по одному всаднику, потому двигались с опаской – казаки горазды на засады. Но в этот раз обошлось.
Здесь, в низовьях, Дон разливался на множество проток – ериков, и между ними шумели разлапистыми тополями и хрупкими ракитами больше десятка островов самых разных размеров: от двух саженей в длину до четырехсот. На одном из таких клочков земли, сейчас проглядывающем через заросли высоченного чекана[1], и прятался скромный десятидворный казачий хутор.
На берегу зачмокали копыта, погружаясь в прибрежный ил. Ногаи спешно попрыгали с лошадей. В тесноте толкались плечами люди, пихались крупами лошади, одна животина сползла задними копытами в воду и, испугавшись, глухо заржала, – пятачок у реки вмещал не больше десятка бойцов. Хан прикрикнул на бойцов, и они спешно отступили в густые заросли.
Прежде чем переправляться, спрятали коней в глубине камыша, отыскав более-менее сухой пятачок, и сели наблюдать.
Аззат – хан небольшого пастушьего рода – готовился к набегу с того момента, как его возглавил. Его предшественник – старший брат – участвовал в нескольких объединенных вылазках татар и ногаев, но удача далеко не всегда сопутствовала войску. А когда удавалось захватить казаков внезапным наскоком, добыча делилась соответственно количеству бойцов, и небольшому роду Аззата доставалось не так много, как хотелось бы. Потом старший брат случайно, ну или почти случайно, погиб на охоте, и род перешел в крепкие руки Аззата.
Казачьи курени отсюда не видать, но ногаи знают – там они. Уж сколько лет мечтают последователи Магомета застать православных врасплох. Налететь, ярясь от собственной удачливости. Порубать сонных. Больно прижимая коленом к земле, повязать руки раненым и побитым. А полураздетых девок, мягких и неподатливых, но оттого еще более желанных, увести с собой.
Вроде и стоят курени недалече – на том берегу, а добраться до них непросто. Посты, скрытые и явные, раскиданы по всему берегу. Один звук, неосторожность – и казаки наготове. Там бежать-то – саженей триста на самый дальний откос. А воевать они умеют. С детства с саблями, пиками да другим оружием играются. Пока будешь ногаев переправлять, они десять раз стрелами нашпигуют, да и из ружей побить не побрезгуют. Может, кто из воды и выберется, да толку? Встретят не пирогами, а клинками. Казаки с юртов[2] в плен не берут, зачем им лишняя обуза? Если в набегах на турские земли, они не прочь и ясыр[3] прихватить: турки богатые на выкуп, то с татар да ногаев им особого проку нет. Беднота в степи живет, многие деньги сроду не видали. А чтобы хан своих людишек выкупал – так такого казаки и не помнят. И верно, не стоят плененные затрат. Раз попали, сами виноваты, выкручивайтесь, как хотите. А могли бы неверные, по разумению Аззада, рабов завести или, на худой конец, продать в Аздаке[4] пленников. Все жизнь останется, а с ней и возможность выкупиться или сбежать. Нет, проклятые, не берут полон.
Хозяин Аздака – Калаш-паша – тоже подзуживает: «Не давайте казакам спокойно жить и рожать детей, особенно мальчиков, у них каждый юноша – воин. Пусть земля горит под казачьими ногами, пусть не чувствуют они себя на Тане-Дону хозяевами». А как не давать им спокойно жить? Казаки – народ злой, сопротивляются до последнего, нападать можно, только хорошо подготовившись. А на это время требуется и средства. К тому же, надо заранее взвесить все «за» и «против» и собрать силу вдвое, а лучше втрое превышающую казачью. И все равно, победа – не факт. Неверные хитры, и разведка у них налажена, не дай Аллах. Любой купец, мальчишка, рыбачащий на реке, или погонщик волов могут оказаться наблюдателями. Как утаить подготовку к набегу? Как собрать силу, чтобы казаки о том не пронюхали? А если и соберешься, и повезет подобраться к неверным на выстрел, они же, дети медведя и свиньи[5], как ни старайся, сдаваться и не подумают. Будут рубиться, покуда сил и жизни хватит. Сколько правоверных погубят! Никакого рода на них не хватит. «О Аллах, дай мудрости и крепости духа в нашей священной воине против неверных», – худосочный хан неторопливо сполз с жеребца.
Слуга, хорошо знакомый с предпочтениями хозяина, уже поправлял кошму, брошенную на связку камышей. Даже в походе хан не любил уподобляться своим подчиненным, готовым спать на земле, подложив под голову седло. Он – благородного происхождения, и ложиться на голую землю не по чину.
Несколько последних месяцев Аззат вынашивал мысль о набеге, словно мать долгожданного ребенка. Ворочал ее в голове и так и эдак: в любом случае теряет как минимум половину сотни. А больше всадников его род выставить не мог. Так бы и разрывался