Попросту говоря, здесь зафиксировано, всё что мне жаль забыть.
Аккуратно подобранно и искусно сведено. Высочайшее качество.
Записки юных людей изучающих, постигающих науку.
В ожидании или в процессе любви.
В период юности и обучения. В самом начале профессии. Может быть в центре.
Романтическая пора, когда всё это важно и интересно. Студенчество и ранние годы. Молодость, дерзость, радость познания. Наука и любовь.
Невероятное наслаждение. Свежая классика не иначе. Всамделишно ясный путь.
Позже я зажгу свет, и все еще раз станет по-другому.
В который раз, начиная утро с кофе, а сон с вертолета, думаю, как же снять кеды и идти по росе через поляну, чтобы, выйдя на дорогу услышать, как страшно движется машина, и лучше бы не терять цветок, собирая красные стекла. Просто уйти во двор, где висят скрипящие качели, где железо шелестит с крыш от жаркого ветра, а ты залезешь на чердак, и будешь смотреть вниз лестницы, каньон и вечный роллинг-стоунз. Еще в те времена, когда я купил свою первую гитару, я знал, что за котельной есть тропа, помнишь, как пыль в стеклянном колпаке, как листья, как водосточные трубы. Троллейбус номер 75, подобно кубу из театра драм машин, упал и в спешке возвеличил время, и люди видели весну. Хроники уходящего лета, видимо навсегда останутся фактом нелепого и дерзкого вторжения. Дышите глубже, вы взволнованы. Знойная женщина-мечта поэта. Цветет урюк под грохот дней, идет гулять ищак. А мы башетунмай поем, пьем чай и сушим папиросы. Анатолий Колпаченко Нимерович-Данченко пьет кофе из стаканчика.
Божия коровка, улети на Небо,
Улети на небо, принеси нам хлеба,
Черного и Белого, только не горелого
Божия коровка улети на Небо.
Вам нужен тоталитаризм, публичные дома и биотуалеты, вы трутни и гороховые зерна. Бежим отсюда… для одинокой деревянной куклы мир огромен и страшен.
Где мама-бля и булавки, ведь я проснулся вечером и на дворе идет снег. Два шага за край …мы стоим под фонарем, над нами кружиться снег…Я смотрю на машины, я вижу машины, мы стоим под фонарем над нами кружится снег… Зачем же так много людей гладит волосы трупам, их ноги ходят по цветам. Вот я зашел и вижу, она зашла и плачет, мы вышли, а осень кончилась. Мы Make Love, а я хотел, чтобы она ушла, но это было утром. Теперь я ничего не хочу, смотрю на мир как в телевизор. Будем следовать мудрому совету первооткрывателей для тех, кто играет в самолетики под кроватью, как и сейчас, носите зонтики и шляпы, весной здесь ходит ледокол.
Весна-время жечь лианы и мерить лужи. Пить водку и слушать прогноз погоды. Бабы в ярких сарафанах, воздушные шары и пряники. Оставьте это… ведь ни для кого не секрет: ''гордиться тем, что ты русский все равно, что рождением во вторник''. Незачем и стыдиться. Все было: и ангелы в сторожевых тулупах, и плуг и молот. Не хочу быть модным и интеллектуальным тоже не хочу. Колпаченко, он все знает. Ходи теперь в пижаме по улицам, заглядывай в глаза и стреляй сигареты. Читаешь про войну грибов с ягодами – подозреваешь… Мы все же в баночки сложить хотим, в пробирочки. В микроскопики глядеть, строчить диссертации и книжечки, получать призы и медали, – считать, что ты оправдан. Быть добродушным и степенным, давать советы и рекомендации. Но что это за кисельные барышни и не подмытые матрешки? Дженис Джоплины с целлюлитными жопами; словно фикусы в кадках с камушками,
стоящие в стоматологических. Кругом одни скоты, клопы и манекены и все это друг друга ест. Каждая пьяная рожа – революция.
Мы уйдем под руки в степь и станем мантрой, звучащей в ночной тишине. Но все это потом… Будет еще времечко; будут еще люди, добрые и чистые как травы луговые как цветы полевые, а пока будешь песни петь, в колодце сидеть, сказку продолжать.
Включили свет, пьем чай, закрыли занавески. От пластилинового кактуса разит шизофренией. Сколько можно заглядывать за этот забор? Сдается мне, джентльмены, что это была комедия.
Осень – время стирать носовые платки
Годы – это разнообразие мышлений
Трип – начинается в четверг
Она – не любит незнакомых женщин
Ванна – это емкость для тела, и как любая емкость, бывает грязной. Она моется замызганным мочалом и наполняется хлорированной водой. Тело погружается. Фрагменты картин завешаны бардовой материей, скрываются под непромокаемым тентом. Вязкое спиралеподобное время не выпускает из своих объятий. Я превращаюсь в кубик льда и падаю в оркестровую яму полузабытых спектаклей, выбираю страницы, где, заведомо зная пустоту брошенных взглядов, бегущих в буфет или тамбур, ты чувствуешь себя прозрачным, не имея ярлыков, как нечто устоявшееся в быту. Бессмысленный эпизод, достойный восхищения как часть. Часть неизбежности.
Такая вот потешная бирюлька. Листочек выпавший из старой папки. И волосы становятся дыбом… Да я могу все сжечь и изорвать. Могу напиться, посадить дерево… В конце концов попытаться уехать из этой страны. 11 лет.. а, может быть, все эти годы, мы изучали