История одного города, или Жизнеописания замечательнейших обезьян. Михаил Мардарев

лавных животных, живших в период с 1764 года по год 1768 с перерывами.

      В начале сентября (точный день, к несчастью, забыт) указанного ранее 1764 года через Глупов проходил так называемый бродячий цирк. Выступление его нужным никто не счёл, но вот их обезьянки особливо понравились лично мне. Я выменял одну ещё маленькую у заведующего сим балаганом в обмен на шесть таких же, только нарисованных. Целью предприятия, несомненно, являлось просвещение обывателей. Цирк уехал, а Фемистокл, то бишь обезьяна, остался. На главной площади были собраны глуповцы, чтобы познакомиться с братом нашим меньшим. Услыхав такое его определение, однако, один из обывателей решил, что Фемистокл не кто иной, как младший и необыкновенно волосатый брат его градоначальника, то бишь мой, за что тут же был отправлен в съезжий дом и выпорот. Уже сознав, что перед ними животное, глуповцы всё же робели и не знали, как к нему подступиться, так как животное это им неведомо. Фемистокл потянулся к людям, но те, вздыхая, попятились. Тогда Фемистокл потянулся снова, но в ответ ему мужик из толпы гаркнул и топнул ногой. Будучи, видимо, из знатного рода, обезьяна не собиралась терпеть такого по отношению к ней бесчестия и набросилась на зачинщика. После она кинулась на одних, после на других, после на третьих, а после и вовсе изволила бежать по городу. Исключая тот факт, что описываемое событие происходило вечером, ловили беглянку до самого вечера. С тех пор Фемистокл сидел в железнопрутовой клетке, хоть и немало просторной, да и все обезьяны потом в оной клетке сидели. Приказано было расположить её там же, на главной площади, а когда дождь поливать станет, накрыть чем-нибудь дожденепроницаемым.

      Первые дни глуповцы с опаской поглядывали на новое, порой подходили, но сметь не смели обиде предавать, потому что стояли при Фемистокле трое лишних квартальных, а иногда и сам градоначальник, то бишь я. Много времени не прошло, как обыватели свыклись с обезьяной и перестали её бояться, поэтому по приходе зимы ему сразу же устроили полушубок согласно размерам и деревянный навес, и провели прочие утеплительные мероприятия.

      Когда с обоснования Фемистокла в Глупове прошло двенадцать месяцев (то был год 1765, начало сентября, точный день так и остаётся забытым), в городе готовились к празднику сего радостного дня. Стояли лютые морозы, для сентября необыкновенные, так что улицы покрыты были снегом. В ночь перед пиршеством один особливо занимавшийся приготовлениями, от них же, да и для согрева, попьяневший, Прокофий, являвшийся пекарем с недавно вымощенной улицы Большой, своим заплетавшимся языком внушил ещё неокрепшей умом, но подросшей телом обезьяне крамольные мысли, после выпустил славное животное, охранявшееся, как в ходе дальнейшего следствия выяснилось, до усыпления напившимися квартальными. Фемистокл не заставил себя долго ждать, поднял всех глуповцев с кроватей, кроме, разумеется, меня, не забыв к довершение поднять и само восстание. Ранним утром разбуженный непривычным гулом, я вышел на улицу и увидел следующее: с какой-то фуражкой на голове Фемистокл, взобравшись на колокольню, сжимая в поднятой к небу руке стрелецкое ружьё, уже не просто крякал-брякал, как обыкновенно общаются обезьяны, а именно выкрикивал свои бунтовские лозунги, а перед ним собрался весь город и воодушевлённо его поддерживал. Завидев своего градоначальника, восставшие бросились высказывать протест, разрушая каждый свой собственный дом. Некоторые, по-видимому, домов не имевшие, подхватили меня и понесли на руках по всей толпе с целью, до сих пор никому неизвестною. Нельзя не отметить храбрость и верность нескольких оставшихся со мной солдат, после достойно награждённых, ведь именно они, оставаясь незамеченными в сей суматохе, пробрались на колокольню и схватили крамольного примата, и тогда, лишившись предводителя, толпа прекратила свои бесчинства. Бунт был подавлен.