Вместо предисловия
Вокруг так много клоунов, что становится грустно.
Я психотерапевт. Средствами своей души я помогаю своим пациентам, средствами своего творчества я помогаю своей душе. И если я начал печататься, то я стал открытым для общества, и это стало ещё одной темой для духовных уроков.
Меня могут некоторые упрекнуть, что в моём творчестве много грустно-печального или, как говорит сейчас современная молодёжь, депрессушного. А вы почитайте А. С. Пушкина, сколько у него депрессушного: прощание с природой, унылым уголком, друзьями, жизнью… и голос мой не будет боле слышен…
Может быть, поэт как раз и канализировал депрессию через свои стихи. Я не хочу становиться даже в дальний ряд с Александром Сергеевичем – Боже упаси! – но, может быть, и у меня приблизительно такой случай. Кстати, а вы много ли слышали веселых романсов? Возможно, что и грустно-печальное интерферирует, как говорят физики, в печально-светлое.
Грустно-печальное не может обойтись без темы смерти и одиночества. По поводу смерти у меня есть библейская парафраза: смерть – это мерило жизни, а если у нас не будет мерила, чем мы жизнь померяем?
Принятие смерти и, как для людей моего возраста, предопределение смерти с представлением страданий близких при наступлении оной – это тоже тема духовных уроков для обеих сторон. Без знания этого никуда не деться. Вспомним Екклесиаста: «…живые знают, что умрут, мёртвые ничего не знают».
Про одиночество коротко, одной строкой. Одиночество для многих всегда, почти всю жизнь – проблема номер один.
Аристотель писал о катарсисе – очищении через трагедию. Может быть, через грустно-печальное очищается не только пишущий, но и читающий. И напоследок:
…Пока, мой друг, пока,
Сниму с души оковы,
И кланяясь слегка,
Вернусь в свои покои.
Стихи
Я грустью измеряю жизнь…
В груди сосало что-то
Тянущаяся тоска,
Одиночество постылое
Или грусть застылую.
Эй, прохожий
С ухмыляющейся рожей!
Дай понять,
Как память унять!
Я грустью измеряю жизнь,
Что не имел и не давал,
Люди идут всё мимо,
А я спросить хочу:
– Как жить душе без грима?
Эй, кто-нибудь!
Скажите что-нибудь!
Идущие, стоящие,
Быть как простым и настоящим?
Я грустью измеряю жизнь,
Не нужно никому её итожить,
Такой я жизнемер, и что же?
Вечер. Закат
Вечер. Закат. Всё оцепенело,
Прощаясь с светилом.
Блики заката играют
На слюдянистых крыльях стрекоз,
Тени деревьев уходят вглубь,
Прощаясь с прошлым.
Дым от костра подымается
К небу светлым столбом.
Ты так прекрасна
Ты так прекрасна, юное дитя,
Вобрав в себя всю прелесть,
Ты стала новой формой бытия,
Соединив всё сразу – юность, зрелость.
К тебе душой и телом я тянусь,
Но останавливает что-то,
Нельзя сказать, что я боюсь,
Но наблюдает внутри меня кто-то.
А впрочем, так живи,
А жизнь моя пойдёт округой,
И ты фигурою своей особокруглой
Во мне желаний не буди.
Пусть они тихо засыпают,
У каждого своя судьба,
Снежинкою надежда тает,
Ей в небо не вернуться никогда.
Я тихо сяду у камина,
В огонь уткну свой длинный нос,
А жизнь идет всё мимо, мимо,
И я больной и старый пёс.
А что осталось?
Пренебрегать усталостью,
И наперекор судьбе
В последний миг махнуть рукой тебе.
В сочельник
Я с сомнением вышел из дома,
Без ритма скрипит снежный наст,
Я как будто не вышел из комы,
И чудится мне чей-то глас.
Деревья снегом небрежно побелены,
Вокруг стоит тишина,
Внутрь на меня нацеленно
Идут неслышные слова.
Они