Парадоксы этнического выживания. Сталинская ссылка и репатриация чеченцев и ингушей после Второй мировой войны (1944—начало 1960-х гг.). М. Е. Козлова

а Кавказ в 1950-е гг., как благодаря, так и вопреки планам и предначертаниям начальства, был воспринят чеченцами и ингушами как событие эпохальное, как результат упорного сопротивления. Благодарить за это советскую власть они были готовы лишь в самую последнюю очередь.

      После возвращения вайнахов из ссылки начался относительно долгий, в каком-то смысле беспрецедентно долгий спокойный период во взаимоотношениях вайнахов с центральной властью.

      Это время отличалось постепенным «вписыванием» чеченцев и ингушей в структуры советского (российского) социума. Требования большей независимости и желание следовать собственным обычаям и порядкам были несколько отодвинуты на второй план цивилизационным воздействием метрополии, которая, в отличие от имперских времен, обнаружила готовность не только брать у вайнахов или, подобно М. Т. Лорис-Меликову, перекладывать на местное население «издержки военно-политической стабильности – через местные налоги, бесплатные работы на дорогах и т. д.»¹, но и давать им (в лице их воссозданной государственности) не только чины, эполеты и привилегии для элит, но и электричество, газ, субсидии, дороги, образование, квоты при поступлении в высшие учебные заведения, медицинское обслуживание и т. д.

      Ссылка, которая принесла столько страданий, но особенно последовавшая за ней репатриация несколько расширили условный ареал существования этноса, его обозримую и обозреваемую реальность. Вайнахи начали выходить, сначала под давлением обстоятельств, а затем с большим или меньшим желанием из автохтонной ниши в мир незнакомый, порой враждебный, но полный новых связей и возможностей. Именно после ссылки несколько ослабло напряжение в пространстве противоборствующих мифов – о конфликтных чуть ли не от природы вайнахах и о российской имперской власти, якобы обреченной вечно нести в себе ген тотального насилия.

      История взаимоотношений вайнахов с империей, большой Кавказской войны, «освоения» и хозяйственной колонизации Северного Кавказа в конце XIX – начале XX в. отражена в огромном количестве содержательных работ². Гораздо меньше исследований, причем заведомо худшего качества, было в советское время посвящено эпохе революции и Гражданской войны³, времени так называемого «социалистического строительства», а также хрущевской «оттепели» и брежневского «развитого социализма»⁴. Написанные в имперской или советской парадигме, а во втором случае еще и переполненные передержками и умолчаниями, эти работы все-таки обеспечивали исследователей и просто любознательных читателей определенным количеством полезного фактического материала.

      В последнее время к этим относительно изученным периодам добавились предыстория и история насильственной депортации чеченцев и ингушей в 1944 г. (операция «Чечевица»). Надо сказать, что над историей «Чечевицы», как и других спецопераций по выселению «провинившихся» и/или «подозрительных» народов, исследователи интенсивно работали с конца 1980-х гг., и условия их работы кардинально отличались от условий работы предшественников. Во-первых, уже существовала диссидентская историографическая традиция, вершиной которой стали воспоминания А. Авторханова и написанная в первой половине 1970-х книга А. Некрича «Наказанные народы»⁵. А во-вторых, в 1990-х гг. значительная часть источников была рассекречена и стала доступна исследователям. В результате появились фундаментальные, во всяком случае достаточно пространные и наполненные неизвестными ранее фактами, работы по истории депортаций⁶.

      На фоне очевидных историографических и археографических достижений последнего времени досадным белым пятном выглядит история чеченцев и ингушей с 1944-го до начала 1950-х гг. В советское время эта засекреченная история превратилась под гнетом цензуры и политики в первую очередь в историю Грозненской области, заселенную после депортации вайнахов и ряда других народов Северного Кавказа преимущественно русскоязычным населением. Доступ к источникам был открыт лишь с началом горбачевской перестройки. Поначалу немногие авторы испытали острое желание копаться в завалах документов, созданных в недрах советских учреждений, ответственных за контроль, надзор и «попечение» о спецпоселенцах, в том числе ингушах и чеченцах⁷.

      Мы же были убеждены, что вайнахов, исчезнувших с политической карты Северного Кавказа больше чем на 10 лет, следовало в первую очередь вернуть истории. Этим непростым делом и занялись авторы публикуемой книги, едва перед ними открылся доступ к ранее секретным документам Государственного архива Российской Федерации – фондам Советов министров СССР и РСФСР, Верховных советов СССР и РСФСР, Прокуратуры СССР, Совета по делам религиозных культов при Совете министров СССР, а также материалам так называемых «особых папок» Секретариата НКВД (МВД) СССР, содержащих наиболее значимую информацию, предназначавшуюся для И. В. Сталина, В. М. Молотова, Г. М. Маленкова, Н. С. Хрущева, к данным отдела специальных поселений (ОСП) МВД СССР. Архивы Чечено-Ингушской АССР, к сожалению, погибли во время последних чеченских войн и в настоящее время восстанавливаются по дубликатам, сохранившимся в федеральных и местных архивах.

      Авторы этой книги были в числе первых, кто посвятил себя профессиональному историческому исследованию проблемы⁸.