– Здравствуй, друг мой, милый Саша!
Как жена твоя, Наташа?
Что, брат, пишешь и о чем?
И стихи твои почем?
Что тебя к перу склоняет,
Ум веселый окрыляет?
С кем шалишь и водку пьешь,
И кого по морде бьешь?
По кому с ума ты сходишь?
По какому краю ходишь?
Или даришь вновь надежду,
На красотках рвешь одежду?
С кем стреляешься и дружишь,
И царю какому служишь?
Ради Бога, не спеши,
Все подробно опиши.
Хочешь верь, а хочешь нет,
Вот от Пушкина ответ:
«Дорогой мой Гронский Саша!
Хороша моя Наташа.
Мне по-прежнему верна,
На сносях опять она.
Кончен век литературы,
Как поэт меня поймешь.
Ценится одна халтура,
За искусство платят грош.
И поэтому в долгах
Я купаюсь, как в шелках.
Хоть повеса я известный,
Нету к дамам интереса.
Притомился, так сказать,
Незнакомок соблазнять.
Я хочу быть верно понят -
Жизнь к суровой прозе клонит.
И с обилием грехов
Мне давно не до стихов.
Ты мне на слово поверь.
И о чем писать теперь?
Все сюжеты под запретом,
Вновь опасно быть поэтом.
За стишки теперь – тюрьма!
В общем, горе от ума.
Всюду гнусность и обман,
Да в Кремле сидит болван.»
Ножки
Мы все романтики немножко –
И это вовсе не порок.
Поэт воспел девичьи ножки
Как до него никто не мог.
Они, вне всякого сомненья,
К нему врывались в сновиденья,
Ласкали взор, томили дух,
Взрывали плоть и в прах, и в пух.
С ума сводили бесконечно,
Хоть был и так неудержим
Он темпераментом своим,
И доверялся им беспечно.
О ножках он писал в угаре
И забывал о гонораре.
И мне приятна тема эта,
О ножках сочинял не раз.
Бывало, с ночи до рассвета
Над ними я впадал в экстаз.
Все счастье в них! Все думы наши!
Ах, как я понимаю Сашу!
Он ножкам лиру посвятил,
Поскольку крайне влюбчив был.
Пора давно уже признаться,
Как был бы скучен мир без ног.
Недаром ножки создал Бог,
Чтоб в женщин по уши влюбляться!
И я не знаю лучшей доли,
Чем целовать у них мозоли.
Один мой друг, он был поэт
Один мой друг, он был поэт,
Представлю Вам его портрет:
Он был со славной родословной
И благородный, безусловно.
С рожденья редкий экстраверт,
Любил красоток на десерт.
Хорош, умен и образован,
И лирой с детства избалован.
Писал бесстрашно и легко,
Как до него не смел никто.
Строчил он лихо эпиграммы,
По нем с ума сходили дамы,
Поскольку презирал он вздор
И был язык его остер.
Не стоит, право, тут скрывать -
Любую мог он обаять.
Неистощимый, как фонтан,
Он был с пеленок Дон Жуан.
Мужья красоткам надоели -
Они давно не те в постели.
И от безделья растолстели,
И поглупели в самом деле.
Другое дело – наш поэт!
Таких, как он давно уж