Следы на воде
Свой парень
Мотор ревел надсадно, когда колёса влетали в заснеженную колдобину. Совсем недавно утихла пурга, прорвавшая стену леса, который тесно подступал к дороге по обе стороны. Тогда они выходили из кабины «лендлизового» «Студебеккера» и лопатами отыскивали колею.
…Два человека, замученных двухсоткилометровой дорогой, сжимаемых морозом и съёжившимся лесом. Единственной их опорой в этом замершем за стёклами мире оставался луч фары да пропахшая бензином теплота кабины. Вторая фара была разбита при погрузке.
Они везли обсадные трубы для буровой бригады со станции Княжпогоста, продрогшего нервного узла «железки» Коми-республики. Трубы необходимо доставить срочно: прервать хоть на час работу на буровой означало гибель скважины – зима…
Оставалось двенадцать часов и сто двадцать километров пути. И заносы на дороге подстерегали машину всё чаще. И мотор всё сильнее задыхался в очередном усилии, пока не закипела вода в радиаторе. Приходится остановиться и развести костёр, чтобы натопить снегу. Младший, почти мальчишка, попавший на север из романтического упрямства, неловко оскользнулся, наливая воду в парившее отверстие, и обернул ведро на себя. И теперь надо вновь набивать снегом прокопченное ведро, а сорокаградусный мороз сразу заковал валенки, ледяной коркой прихватил ватные брюки.
Через несколько километров по новой пришлось отгребать из-под колёс снег. Ноги его сжимало обручем, кружилась голова, и тянуло ко сну, но он кусал губы и ни за что не признался бы в своей слабости. Потом вроде и отпустило, и на следующем перегоне младший даже закончил рассказывать о белом безмолвии, пленившем троих путников, о борьбе и победе, о тайной нежности мужской дружбы. И о волках, которые бывают благороднее человека – не замечены в каннибализме.
– Смотри-ка ты, – покачивал головой водитель, не отрывая глаз от дороги. – Здорово, видать, знал этот Лондон нашу жизнь. Налей… и себе!
Спирт обжигал горло, они открывали двери, чтобы зачерпнуть снега. «Считай, что мороженое» – советовал водитель, с усмешкой кося взгляд на молодого.
– Джек Лондон – это писатель, а всё прошел сам: парнишка «на подхвате», газетчик, матрос, золотоискатель, кажется, даже пират…
– Интересный, стало быть, парень. Ты-то как?.. А сейчас он где?
– Умер. Сорок лет уже…
– Свой был… Пошли копать, а то мотор сорвём начисто.
И вновь они копали. И ехали дальше. И опять отбрасывали снег, освобождая вязнущие колёса. Пока не показались огни Визинги – небольшого села на берегу северной реки Сысолы, теперь закованной метровым панцирем льда.
Когда младшему разрезали валенки, чтобы снять их с опухших ног, он закричал. Скрипучим криком, вырвавшемся наружу и возвращающим сознание.
На следующий день сорокалетний водитель протиснулся в наиндевелую дверь сельского медпункта.
– Вот: принёс, – он добродушно выдохнул спиртово-табачный пар. – Может, быстрее время-то уйдёт. Ты здесь поправляйся, ничего…
Это была книга Джека Лондона «Смок Белью». И – бутылка спирта, питьевого.
Настроение
…Меня всегда раздражали белые ночи. Белые ночи и трамваи.
Видимо, потому что они отрицали меня. Вместе с тобой. Отрицали… и уходили от меня. Всегда – от меня. Белые ночи ОТ меня. ОТ меня – трамваи. Они и тебя скрывали или увозили – ОТ…
От… от… от… всегда – от. Только – ОТ.
А я ждал – КО мне… И ты знала это.
Я тоже пробовал их не замечать.
Поднимал голову, поворачивался спиной. Просто – закрывал глаза…
Но напускная гордыня оборачивалась бессонницей. Или – сбитыми ногами, гудящими от пройденных километров. Поражением, нет… тоской.
…Есть на Севере болезнь. МЕРЯЧКА – МОРОКИ – так её называют северные люди.
Болезнь снегов и света. Болезнь… Красоты! Болезнь слабости и одиночества.
Неприятия Природой – Человека. Непрощения Блудного Сына.
Здесь человек живёт день. Месяц. Несколько месяцев.
Над ним – дёргается Небо. Над ним – изгибается, колышется, взрывается и ревёт Небо. Ревёт,