В глазах смотрящего
Бомжи, наркоманы и страдающие ожирением не вызывают у меня никаких чувств, кроме безграничного отвращения, но, полагаю, только они меня и поймут. Может быть, понял бы Николай Булгаков, считавший грехопадение не виной, а болезнью. А может быть, это считал не Булгаков. Напомните потом загуглить, ладно? Терпеть не люблю недостоверных ссылок.
Не могу сказать точно, когда это у меня началось. Мама любит вспоминать с удивлением, какие истерики я закатывала, когда на меня пытались натянуть красные сандалии, зеленые колготки и розовое платье в белый горох. Отсюда, пожалуй, можно сделать вывод, что это у меня врождённое.
Пока все девочки радостно нянчили одноглазых и почти безволосых целлулоидных пупсов с омерзительно раздутыми ногами и восьмимесячными животами, я мечтала о фарфоровой немецкой принцессе в платье дивной красоты, стоившей по тем временам весьма внушительную сумму. Вымолив её наконец на шестой день рождения, я была глубоко разочарована. Под пышным платьем обнаружилось грубо сшитое, набитое синдепоном туловище – фарфоровой оказалась только голова, лысая под роскошной шляпой, из-под которой свисали белокурые локоны.
Никто так и не понял, отчего, отложив в сторону вожделённую красавицу, я продолжала рисовать своих собственных на мало-мальски пригодной поверхности. Получалось не особенно удачно, отчего я жутко психовала, но самое гадкое и гнусное было ещё впереди – разумеется, я имею в виду школу.
Впрочем, ничего откровенно плохого я говорить не буду по той простой причине, что мне несказанно повезло – у нас оказалась довольно красивая форма. Господи, если бы мне пришлось хотя бы раз в жизни надеть тот ужас, который изо дня в день были вынуждены таскать сотни советских девочек, я бы просто сошла с ума. В мире нет ничего столь же убогого, унылого и смехотворного одновременно, чем платье цвета засохшего кала с идиотским фартуком. Иногда мне снится, будто на меня насильно это натягивают, и я просыпаюсь в ледяном поту; мне стыдно признаться, но это единственная причина, по которой я до рвоты, до скрежета зубов ненавижу Советский Союз.
Хотя знаете что? Мне не стыдно. Только абсолютно ненормальные, больные извращенцы, только самые жестокие садисты могли так издеваться над беззащитным юным поколением. Не-на-ви-жу.
Простите, простите. Мне нельзя злиться, потому что от злости у меня некрасиво раздуваются ноздри – отвернитесь и не смотрите, ладно? Вдох через нос, выдох через рот. Уфф, кажется, полегчало.
Так вот, форма у нас была красивая, правда, классу к шестому все радостно с ней расстались и стали одеваться чёрт знает как; впрочем, не мои проблемы, мне хватало и своих. Училась я прескверно, потому что к тому времени как успевала вывести каллиграфическим почерком условие задачи, нужно было уже сдавать контрольную. Списывать с доски я тем более не успевала, на выполнение домашней работы тратила не меньше пяти часов в день, и представьте, как больно мне было потом видеть стройные ряды примеров или формул, сплошь исковерканные красной ручкой, и кривую двойку внизу.
Единственный, кто меня хвалил – трудичка, потому что никому не нужные юбки и фартуки у меня получались на славу; но к чему мне симпатии обрюзгшего персонажа с огромной проплешиной на голове, прикрытой тремя морковными волосинами? Сомнительная радость.
Впрочем, ладно. У кого сохранились тёплые воспоминания о школе, пусть первый бросит в меня камень. Подруг у меня не было; сначала я пыталась добиться расположения первой красавицы класса, но, во-первых, как все красавицы, она оказалась жуткой стервой, а во-вторых, вскоре наступил переходный возраст, и красная угревая сыпь у неё на лбу навсегда отбила у меня желание делить с ней парту, конфеты и сердечные тайны. Разумеется, её – судьба хранила меня от нелепых подростковых влюблённостей. Никогда не понимала и не пойму, как можно вздыхать по сопливым мальчикам с сальными волосами и потными ладошками. На стене у меня висел плакат с Вигго Мортенсеном в юности – вот и вся личная жизнь.
Сама я красавицей отнюдь не была, и то, что вы перед собой видите – результат шести пластических операций, и я не собираюсь останавливаться на достигнутом. Когда же у меня ещё не было на них средств, я просто не смотрелась в зеркало. Не особенно сложно.
Первый мужчина у меня всё-таки случился, но в возрасте довольно преклонном; дело не в целомудрии, которое никогда не относилось к числу моих добродетелей. Решающим фактором для меня служила не этика, а эстетика. Я как раз закончила институт и готовилась выпустить в мир свою первую коллекцию одежды, и, по счастью, мне позволили самой подбирать моделей, и, по счастью, в одной из фотостудий я встретила его. Роман, однако, вышел коротким: однажды мы заказали в ресторане рыбу под каким-то невероятно экзотическим соусом, а наутро у меня вылезла чудовищная сыпь на лице; стараясь его не разбудить, я вылезла из постели и помчалась выяснять, как можно поскорее расправиться с этой мерзостью; по законам плохого жанра он увидел меня в ту самую минуту, как я выходила из КВД. Возможно, я ещё могла бы попытаться всё объяснить, но точно такая же сыпь вылезла и у него, и в этот