–Ты мне подаришь его? Ты же прекрасно знаешь, что для меня это значит! С каким нетерпением жду рождения нового дня, и его благополучного завершения, я очень надеюсь на твоё всесильное могущество, верю в твою поддержку! Прошу, всели в меня уверенность прожить достойно, грядущее, неизбежное утро, однообразный и скучный день, и хмурый недобрый вечер, крепко слитый, с непроглядной ночью. Совсем скоро, горячее солнце проснётся, и всё изменится… изменится и оживет… – шептала в полуоткрытое окно, которое щедро одаривало напряжённый воздух, засыпающей ночной прохладой – прости, если было что – то лишнее в моих словах, прости, если желаю невозможного, а так наверно и есть, я слишком настойчива в просьбах, и в этом моя беда. На время оставлю тебя, до момента тревожных событий, свершаться которые в миг, значит, до следующего утра.
Небесное полотно приумножило радужных красок. Теперь уже небесная синь, оставив за плечами хаос тьмы, жадно поглощала лучи проснувшегося солнца, которое лениво выползало из своего уютного пристанища, окружаемое, такими же неторопливыми серыми облаками. Безмятежную ночную тишь, ярко скрасили голоса активных, жизнерадостных птиц, начавших неутомимые поиски пропитания для себя, и своих голосистых, вечно голодных птенцов. Живность крупнее, не менее активно сновала с подобными целями, и хищно и жадно выла, от безутешных поисков. Молчаливое озеро дремало, подгоняемое лёгкими порывами влажного, едва уловимого ветра, несущего из далёкой тишины уходящей ночи, обрывки несмело прошедшего, моросящего дождя. Старый, нагловатый плющ, туго пеленавший столетние деревья, захватил в свои объятия каменную стену замка. Пытаясь поработить себе площадь всё больше и больше, он приподнял свои листья к небу, и умоляюще кивал, как бы соглашаясь, с могуществом ветра и солнца..
– Как ты изменился, а я тебя помню, совсем крошечным, без намёка на продолжение жизни – пронзил тишину тот же несмелый, печальный голос – сколько лет мои глаза не замечали тебя, не видели. Слезы, сопровождающие меня по линии жизни, затмили всё и вся, построили нерушимую крепость, чтоб не видела света, а надо верить, мир прекрасен – она пристально смотрела на разросшуюся зелень, удивляя себя проведённой параллелью, уверив, что и её перемены коснуться, прекратит быть миниатюрным росточком в руках судьбы, превратиться в окрепшее древо, самостоятельное, и независимое ни от каких перемен.
– Боже мой, боже мой, Аделия, ты жалка и несчастна в своих бредовых рассуждениях! Я устала ловить себя на мысли, что ты, моя сестра, играешь мыслями, совсем не так как полагается, находишь в себе комок рассуждений, глупых и беспочвенных, и поддакивая им идёшь на поводу больного воображения, так нельзя, так нельзя.
– Я вполне счастлива, в отличие от вас, не умеющих видеть красоту и бесценность окружающего – на бледном, уставшем лице появилась улыбка – прекрасно понимаю, что являюсь черным пятном на белом фоне нашей красивой и влиятельной семьи. Мне очень сложно выживать здесь, среди вас, пускай и родных для меня людей, и … почему ты не спишь? Зачем преследуешь меня? – попыталась уйти от назойливой темы, такой актуальной и бессмертной, в последние несколько лет.
– Мы все обеспокоены…
– Чем?! Кто ещё среди нас глуп и несчастен! Для кого тень, и реальный человек, из плоти и крови, это совершенно одно и тоже?! Для вас нет разницы между порывами прохладного, свежего ветра, и сыростью подвальной мглы. Для всех вас, мечты, это непоправимый грех – разгоряченная Аделия, задыхаясь от ярости, метала злобные взгляды на робко стоящую сестру, которая уже не раз пожалела о затеянном разговоре – прошу, оставьте меня в покое, не стоит упорно ломиться в мой сказочный мир, забывая позаботиться о своём, уныло умирающем.
Ни говоря ни слова, ни покорив лицо эмоциям, Изабелла, спокойная, и даже безразличная к близким её людям, отдала дань сестринской заботы, пускай и фальшивой, и тихо, спокойно, уже забыв о прошедшем разговоре, оставила покои юной мечтательницы, и направилась на поиски новых сплетен, в кипящую работой, беспрерывной беготнёй, оживлённую кухню. Она безумно любила, посещать это место, ей нравилось слушать бестолковые споры простых, малообразованных людей, истории нелегкой жизни, совсем незнакомой, необычной для её ушей. Она с замиранием, трепетом ждала момент, когда кухарки выделив себе пару минут заслуженного отдыха, садились в тесный круг, пылко и жадно обсуждая недостатки или достоинства, тех или иных. Бесхитростно ведали о своей лихой молодости, порой густо вгоняя в краску не привычную графиню, совершенно случайно вырвавшимися откровениями. Совсем напротив, Аделия, сторонилась общественной суеты, её не привлекал шумный нрав двух сестёр, одна из которых, просто жила, и дышала порокам и ошибками других, вторая, не опускаясь на грешную землю, дабы не навредить себе, воспевала себя и свою холодную красоту, которой гордилась, считая лишь себя, и больше никого даром Божьим.
Всеми известное, громкое имя семейства Монтескьери только росло и расцветало с каждым годом с новой силой, оно стало примером для подражания, о нем вели беседы, что в высоких кругах светского общества, что в уличных лавках. Качая головой, прищурив хитро глаз, блаженно представляли,