ISBN 978-5-4493-4687-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Эпистолярный роман «Аустраберта» – завершающая часть трилогии «Черный монастырь» – представляет собой переписку монаха и монахини, настоятеля и подопечной. Продолжавшаяся в течение сорока лет, их переписка хранила тайну, раскрытую лишь незадолго до смерти настоятеля.
© Микаэл Ханьян, 2018
© Дмитрий Гладкий, дизайн обложки, 2018
Моим родителям
Первый век есть век закона и страха, второй – век благодати и веры, третий – век любви.
Иоахим Фиорский
ПРЕДИСЛОВИЕ АНТИКВАРА
По роду своей деятельности я не имею ни малейшего отношения ни к историческим описаниям, ни к археологическим или иным изысканиям. Мое ремесло – если, конечно, собирание редких картин и предметов можно назвать ремеслом – имеет самое отдаленное отношение к святым, монастырям или ясновидящим. Как вы уже поняли, в этом кратком перечислении я весьма прозрачно намекаю на предмет повествования, что самому мне открылось после знакомства со шкатулкой, о которой спешу рассказать подробнее.
Должен заметить, что шкатулки, равно как ларцы, сундуки и несессеры – моя слабость, моя давняя и неодолимая страсть. Как и многое другое в жизни, я разделяю их на три категории: замечательные (а других я просто не держу), редкие и – волшебные. Первых, конечно же, большинство: здесь и инкрустированные ларцы отечественных мастеров, и резные шкатулки из Японии и Китая, и миниатюрные сундучки из Персии. Ко вторым в моей коллекции относятся две мраморные шкатулки из Венеции и африканский ларец неизвестного мне происхождения из слоновой кости. И только одну шкатулку я считаю необыкновенной… Однако подозреваю, что пора умерить пыл и познакомить вас с историей моей самой большой драгоценности.
Ко мне она попала по чистой случайности… Хотя какое право имею я судить о вещах, в которых понимаю еще меньше, чем в антикварных безделушках? Могу ли я с полной уверенностью заявлять, что третьесортный аукцион в запущенном отеле Нанта по воле случая совпал с моим вынужденным простоем в тамошнем порту? Нет, не могу; и потому впредь постараюсь не бросаться словами, попахивающими неуважением к неисповедимому Промыслу.
Итак, 25 февраля 1841 года торговое судно Napoli встало на якорь у берегов Луары для срочной замены пришедшего в негодность такелажа. Мне пришлось сойти на берег, что совершенно не входило в мои планы и чем я был весьма раздосадован. Мерзкая погода только усугубляла мое мрачное настроение; казалось, что в этом продуваемом всеми ветрами городе можно заниматься только одним: тихо спиваться в одном из портовых кабаков, коих здесь великое множество.
В одном из таких злачных мест я услышал, что в отеле на Пляс дю Буфэ устраивается аукцион, куда отправился больше от скуки, нежели рассчитывая на полезное времяпровождение. Поначалу всё протекало именно так, как и положено на захолустных торгах: аукционист с балаганным завыванием выкрикивал лоты, а потенциальные покупатели суетливо вертели головами и ничего не покупали. Предлагали всякую чушь: какие-то почерневшие бронзовые статуэтки, аляповатый и весьма неполный сервиз, картины местных мастеров и прочий провинциальный атрибут.
И тут в руках аукциониста появилась она… У меня перехватило дыхание, ибо даже еще не всмотревшись, я уже знал, что эта вещь должна достаться имен но мне. Мне стоило больших трудов взять себя в руки и спокойно отреагировать на начальную цену в 1000 франков. Народ тут же притих: такой суммы никто не ожидал; остальное барахло шло с молотка по бросовым ценам. Когда аукционист в третий раз выкрикнул цену и уже взмахнул своим молотком, чтобы закрепить за мной выигрыш, я в нетерпении вскочил с места, однако уже в следующее мгновенье меня прошиб холодный пот: седой господин, сидевший неподалеку от меня с отсутствующим видом, поднял руку и удвоил ставку.
Я был обескуражен: таких денег у меня с собой не было. Будь я в Париже или Марселе, я бы с легкостью вышел из положения, связавшись со знакомыми банкирами. Как на зло, в этом захолустье у меня не было знакомых… Но я не собирался сдаваться. Закусив удила, я тоже удвоил ставку, совершенно не представляя себе, как и чем буду расплачиваться. Седой господин, даже не повернув ко мне головы, спокойно удвоил свое предложение. Публика глухо застонала.
Через полчаса цена шкатулки достигла 200 тысяч франков – столько стоил один из двух моих столичных домов. Видимо, эта отрезвляющая мысль удержала меня от полного разорения. Собрав остатки достоинства, я признал себя побежденным и поздравил седого господина с ценным приобретением.
Разбитый физически и морально, я заперся в своем номере и откупорил бутылку абсента, решив залить горе и хотя бы на время заглушить досаду. Но не успел я сделать и глотка, как в дверь постучали.
За дверью стоял седой господин, державший подмышкой объемистый сверток. Извинившись за непрошенный визит, он поинтересовался, желаю ли я попрежнему приобрести черную шкатулку. Я оторопел: после того, что произошло на аукционе,